Когда часы на мраморной каминной полке пробили шесть, с улицы донесся стук колес – подали экипаж. Несколько часов до этого прошли в бесконечном вихре упаковки чемоданов и подготовки к отъезду. Марта выдала Минне на расходы более чем достаточно. Дети послушно выползли из своих комнат и попрощались. Эрнст и Оливер заключили Минну в порывистые объятия, чуть не сбив с ног, Мартин сначала делал вид, будто ему все безразлично, но ухитрился всунуть ей в руку записочку.
– Прочтешь потом, – сказал он, краснея под взглядами братьев.
– Спасибо, дорогой, – улыбнулась Минна, целуя его в лоб и пряча записку в сумку.
Она заметила Софи, одиноко застывшую у лестницы.
– Когда ты велнешься, танте Минна? – тихо спросила девочка.
– Не знаю, солнышко мое.
– А кто будет меня укладывать шпать? – застенчиво заикнулась Софи, не глядя на Минну и старательно рассматривая натертый пол.
Та наклонилась, теплые детские ручки обвили ее шею.
– Ты уже можешь сама заснуть. Большая девочка. А если проснешься ночью, зажги свечку и напиши мне письмо, – сказала Минна, ощущая тяжесть своего решения, которое теперь разрывало сердце.
Как только она вышла из дома, ее охватило странное чувство. Гамбург… Долго она не сможет там оставаться. Но что потом? Другая хозяйка? Минна залезла в карету, откинулась на спинку сиденья, борясь с отчаянием. И когда кучер махнул кнутом над крестцом строптивой лошади, Минна развернула записку Мартина и прочитала: «Дорогая танте Минна, надеюсь, ты выздоровеешь».
Еще одна волна печали подкатила, когда она осознала, что потеряла детей… и Зигмунда. Вот что случается с людьми, если они занимают не свое место. А это место – не ее. И дети – не ее. И, видит Бог, Фрейд – не ее муж. В этом все дело.