Любовница Иуды

– Начинается! Не успеют из яйца вылупиться, как уже чем-то недовольны, уже бунтуют, – шутливо проворчал Иуда, вспомнив, что когда-то и сам был таким. – Запомните, Вениамин: проклятые вопросы задаются только на земле. А здесь всякие свобода и анархия прекращаются, здесь царят логика и порядок. Избавляйтесь от скифских привычек. Будете совать свой нос во всякие секреты – сошлют вас куда-нибудь, скажем, в Египет, каким-нибудь евнухом – по капле выдавливать из себя грешного человека.

– Вам не нравится, что вы стали Кувшинниковым? – улыбнулся Вениамин.

– А кто такой Кувшинников? Не знаю такого. Я пока остаюсь Иудой из Кериофа. Из прелестного местечка, разрушенного на моих глазах язычниками, вроде тех, что живут на этом острове. Меня ведь тем и наказали, что сохранили земную память. А загробную почти всю стерли. Но я не в обиде. Ибо – Тайна! Если окончательно не испорчусь и не опозорю ваше славное тело… – Тут он позволил себе тонко усмехнуться… – То меня и от первой памяти избавят. И вас тоже в своё время. Это и будет рай. То, чего мы так хотели на земле…

– Мне кажется, вы и впрямь не любили Иисуса Христа. Евангелисты были правы, – тихо заключил Кувшинников.

– Давай не будем об этом. Уже тошнит! – рассердился Иуда. И потратил на гнев столько энергии, что покинутое тело едва не всосало его назад, в свою пещеру. – После смерти равви каждый щенок, вроде известного вам Марка, сына богатой Марии из Ершалаима, полез в мир со своим Евангелием.

– Вы имеете в виду святого Марка? Того юношу, что нагим убежал из Гефсиманского сада, оставив в руках воинов покрывало?

– Я там не был, не знаю. Но слышал, что он первым разнес сплетню, будто я привёл в сад стражников Каиафы. Молокосос! Вечно бегал за нами, как хвостик. Имя себе римское взял: Марк. Герой! Славой он бредил, завидовал знаменитостям и очень хотел, чтобы Егошуа стал земным царем. Видно, потом поумнел. Один Кифа был нормальным мужиком. Но тугодумом. Насколько же велик был раввуни: даже из такого человеческого теста сотворял святых. Разве не чудо?

– У меня к вам просьба: не обижайте моих детей. Ведь им и так больно. Они очень любят меня. И я их. Не хочу оставлять о себе плохую память.

– Какую я о себе оставил? Обижаете! Впрочем, теперь не докажешь… Ну, а с Ксенией что будем делать? Она тоже без вас жить не может. Без ваших ненасытных ласк. Мне-то каково?

– Понимаю… Я к ней хорошо относился. Но никогда не любил. Она так и осталась моей сестрой по вере, доброй женщиной.

– А Мария Залетнова, жена атамана Бабуры?

– Вы уже и о ней знаете? А может, даже встречались? – Кувшинников так неприлично забеспокоился, что, теряя форму, чуть не расплылся и едва не прилип к потолку.

– Она куда-то исчезла, – буркнул Иуда. Он понял, что зря затеял этот разговор: теперь Вениамин так изведется, что может не понравиться Комиссии. Таких беспокойных, как правило, отсылают опять на землю, для исправления, где они становятся обычными привидениями, призраками или домовыми, а иных, к примеру, спившихся лицедеев, используют на ролях двойников великих людей, дух которых без конца вызывают всякие маги и волшебники. Иуда своих дублеров не любил и не признавал, хотя сам редко отвечал на оккультные вызовы.

– Я тоже везде ищу Марию. Бабура каждую ночь спит с разными шлюхами. У бабушки в деревне её нет. Ума не приложу…

– А среди ваших, среди новичков, она не значится? Не проверяли?

– Нет. Чую, жива она и где-то скрывается. Но где?

– Скажите, Вениамин: вы знаете, кто вас убил? – спросил вдруг Иуда, уверенный, что Кувшинников назовет имя убийцы.

– Знаю. И даже видел его лицо. Совсем еще мальчик. Но он жертва, безумное орудие в руках настоящего злодея. Впрочем, это уже не имеет значения.

– Зря вы так. Я ведь тоже так думал: плевать, мол, на всякие сплетни обо мне. На небе, дескать, знают правду. Но эти сплетни бросили такую тень на весь мой народ, что меня теперь считают виновником почти всех его несчастий… – Иуда замолчал, заметив, что в запале обиды он потерял часть благодатной энергии.

– Вы сказали, что на ваших глазах разрушили Кериоф. Вы разве могли это видеть? Ведь это случилось гораздо позднее.

– Меня так второй раз наказали. Из одной тьмы в другую. Наверное, вы слышали про Иудейскую войну? Кошмар! Все поля моей родины были завалены трупами. Вонь стояла невыносимая. Вместе со мной кружили над Иудеей сотни грешных душ. Мы страдали от бессилия – и не могли помочь! Страшная вещь: глядеть, как льется кровь соплеменников со стороны. А главное, догадываться, что все это – божественная комедия…

– Да, в ваших словах есть какая-то обидная правда, – еле слышно произнес Кувшинников.

Тут в комнату вошла, крадучись, Ксения в легком крепдешиновом капоре и в тапках с шарами из заячьего меха. Она замерла около дивана и пытливо созерцала покрытое ссадинами лицо мужа.

Иуда не удержался от шутки:

– Может, облачишься на время в старые доспехи и утешишь бедную вдову? Я отвернусь или побуду в скверике.