Любовница Иуды

Время вдруг уплотнилось необычайно: казалось, на ладони лежит не монета древней земли Эрец-Исраэль, а материализовавшиеся в металле столетия и эпохи. С удушливым замиранием сердца разглядывал гость изображение: сломанные ветви оливы на одной стороне монеты и половину оттиска кадильницы на другой. Особенно его удивил обрывок надписи «Иерусалим святой», из которой ему досталось слово «святой». Как эти полсикля очутились в кармане чужого пиджака? На какой-то миг Иуде почудилось, что он ухватил разгадку за хвостик, хотя она тут же выскользнула – будто одна из тех ящериц, спинки которых кинжально сверкали на солнышке среди священных камней вокруг храма Соломона и Зеровавеля…

В это время к нему подскочил бритоголовый и, выхватив полсикля, впился в монету одиноким прищуренным зраком часовых дел мастера, он обнюхал монетку, вдохнув чужестранные пылинки, даже попробовал на зуб и помрачнел ещё больше, голые виски заблестели от пота. Иуде показалось, что пальцы Валета (все в шрамах от порезов) теребят не кусок старинного серебра, а его обнажившееся сердце. Когда же удалось отобрать назад обломок монетки, боль сразу пропала – стало ясно, что лучше её никому не отдавать.

– Ты не узнаешь свою половинку? – спросил, задыхаясь, Валет. – Не пудри мозги, Вениамин Михалыч. Вспомни: мы тогда стояли на посту у памятника…

– Повторяю ещё раз: родом я из колена Иудина и к колену Вениамина никакого отношения не имею. Возможно, это совпадение, – сказал гость с простодушной улыбкой.

– Совершенно верно! – поддержала хозяйка с угодливо булькнувшим смешком.

– Искариот в облике Вениамина? Даже в страшном сне такое трудно представить! – Валет с кривой усмешкой покосился на Петруху, который угрюмо прихлебывал домашнюю наливку, и прыщи его, под воздействием выпитого, пламенно набухали на съеденных худобой щеках.

– А в Эрец-Исраэль, наверно, уже утро… – Гость мечтательно вздохнул и опустил ресницы. Под уютный храп атамана хотелось зевнуть до сладкого хруста в скулах. Разлитое по телу земное тепло напомнило о детстве, о матери, о родном поселке, затерянном в горной долине. Когда это было? И было ли вообще?

– Ты ему веришь, Зелот? – раздался заносчивый голос Валета.

– Да, это он… Иуда, – хрипло подтвердил Петруха и вцепился изо всех сил в лакированные подлокотники старинного ветхого кресла… Его глаза заслезились от натуги, пугая сумасшедшим лихорадочным блеском, словно Петруха пытался загипнотизировать окружающих.

– Зелот? – удивленно переспросил гость, разлепив отяжелевшие веки. – Я не ослышался? Кто тут Зелот?

Как бы сплющенная с боков голова молодого человека мелко затряслась, уголки губ обметала сероватая накипь – всё, по-видимому, шло к тому, что вот-вот он брякнется с кресла на пол и забьется в ужасных корчах. Так бы оно и случилось, если бы в полуночной тишине дома не раздались новые звуки. Откуда-то с верхнего этажа просочился сквозь толстые стены какой-то животный, почти безумный смех, который между короткими паузами переходил то в утробный хохот болотной выпи, то в сладострастное совиное уханье, а то и в горестное волчье завыванье.

У гостя зябко свело кожу на затылке. Он со страхом посмотрел на хозяйку странного дома, но допытываться ни о чём не стал – она же не только с видимым равнодушием восприняла эти жуткие звуки, но и как бы обрадовалась им: в её ожесточенном взгляде мелькнуло горделивое удовлетворение человека, приобщенного к некой тайне.

– А тебе, Марсальская, скучать не приходится, – с нескрываемым отвращением заметил Валет.

Один Петруха, казалось, чему-то обрадовался. Он с облегчением вздохнул и вытер липкий пот со лба рукавом канаусовой косоворотки. Расслабленно вытянувшись в кресле и дрыгая ногой, он закрыл глаза, а его плотно сомкнутые губы тронула болезненная усмешка.

Когда металлическая ворона прокаркала два раза, хозяйка дома встала и хлопнула в ладоши.

– Наш дорогой гость устал. Пора всем баиньки.

Ночь с Марсальской

Она повела гостя по деревянной лестнице на антресоли и по пути успела рассказать, что этот дом когда-то принадлежал её родному дяде Игнатию Марсальскому, красильных дел мастеру, теперь она выкупила особняк и превратила его в надежную крепость для всех изгнанников духа.

– А какова цель вашей командировки? Со мной-то можете поделиться? – спросила Ираида Кондратьевна, когда они вошли в благоухающую чистую комнату.

– Утром скажу, – уклонился гость от прямого ответа. Он был так выбит за два часа активного пития и болтовни, что боялся невольного продолжения.

– Думаю, это произойдет раньше, – игриво улыбнулась Марсальская и вышла.

Он не понял намека. С давно забытой неловкостью разделся до длинных по колени сатиновых трусов и замер возле трехстворчатого зеркала: отражение вроде бы его, но в то же время такое чужое, холодное. В душе колыхнулось что-то давнее, связанное с Марией, а значит, и со страданием. Переполненный нахлынувшей тоской, он повалился на кровать с кружевными накидками на спинках и зашептал в душистую подушку: