Любовница №2358 (СИ)

В сравнении с ее выговором, мой тахве звучал грубо, остро. Впрочем, достаточно того, что она меня понимала.

— Поднимайся, ятараф, некогда разлеживаться. Надень это.

Она положила на диван кусок черного шелка. Покрывало, которое укроет меня с ног до головы. Я не помнила названия, кажется, шадра или чадра. Чадра.

Я с трудом поднялась, чувствуя легкое головокружение. Накинула чадру и откинула черный плотный муслин на макушку, так же, как сама толстуха. Тетка одобрительно кивнула, оглядывая. Кажется, осталась довольна.

— Зови меня Масабих-раис'a. Я главная раиса гарема эмира Ашамун-Сиде.

Я молчала. Кажется, ей не слишком нужны были мои ответы. Достаточно, чтобы я выполняла ее указания.

— Следуй за мной, ятараф. Опусти чиммет, — она тронула пухлыми, унизанными кольцами пальцами свою вуаль, показывая, что это и есть чиммет. Сама же скрывать лицо не стала.

Я опустила муслин. Ткань удушливо пахла специями. Я едва не согнулась в очередном приступе тошноты и инстинктивно откинула чиммет, но Масабих-раиса тут же шлепнула меня по руке и вернула муслин на место.

— Не поднимать. На мужчин не смотреть.

Я не возражала, но сквозь накатывающие волны тошноты проступала паника. Пока вокруг что-то движется, что-то происходит, я буду держаться, но когда меня запрут в четырех стенах… Непременно запрут. Я не хотела даже гадать, как поведу себя.

Толстуха тяжело зашагала к выходу из салона, будто перекатывалась. Я семенила за ней, наблюдая, как колышется необъятная рыхлая задница под цветной тканью, слушала, как мелко позвякивают золотые браслеты на руках.

Мы вышли на трап, и я невольно прикрыла глаза рукой: солнце ослепляло, мгновенно впивалось жаром. Чистейшее лазурное небо, бесконечный желтые барханы за низкими ангарами аэропорта, и лишь далеко на горизонте виднелся частокол сирадолитных вышек, похожих отсюда на воткнутый в песок старый гребень. К трапу подали эркар с черными стеклами. Один из спадов в белом кафтане и бурнусе открыл перед нами дверцу, и толстуха кивком дала понять, что я должна сесть первой. Я послушно залезла в просторный салон, оттоптав весь подол чадры, забилась подальше, чтобы Масабих-раиса не уселась вплотную. Я не хотела касаться этой женщины. Мне было противно. Эркар сбросил воздушную подушку, набрал высоту и заскользил над бесконечным морем песка. Я откинула чиммет и смотрела в окно  через черноту стекла: казалось, что пустыню накрыло сумерками при ярком свете луны. Эркар набрал такую скорость, что барханы сливались в мутную полосу, от взгляда на которую лишь еще больше тошнило.

Я откинулась на сиденье и закрыла глаза, стараясь ровно дышать под знакомый шум двигателя. Так казалось, что все по-старому, но навязчивый пряный аромат, которым тут было пропитано, кажется, все вокруг, не давал забыться. Я не сразу заметила, что мы летели уже над зоной оазисов. Вскоре показались городские крыши. Но я не смотрела — от мелькания становилось совсем невыносимо. Меня бросало в жар, я обливалась потом и все время облизывала пересохшие губы, мечтая о кислой воде со льдом. Несмотря ни на что. Сейчас — только об этом.

Эркар, наконец, причалил, и гул прекратился. Я услышала щелчок, и с моей стороны открылась дверца. Ее придерживала девушка, смиренно склонившая темноволосую голову, украшенную тонким золотым ободком. Не красавица, не дурнушка. Судя по всему, это кто-то из обслуги. Мне не оставалось ничего, кроме как выйти на площадку с мозаичным полом. Это был парковочный козырек — просторный открытый балкон, наполовину обнесенный резными каменными перилами. Масабих-раиса толкнула меня в спину:

— Не стой столбом, ятараф.

Ятараф… вероятно, от слова «ятарифу» — допускать. Возможно, что-то вроде «допущенная». Или «та, которой позволено». Позволено что — мять простыни их эмира? Внутри вместе с тошнотой поднималось что-то злое, непрошенное, что заставляло сжать кулаки. Я позволю себе это, когда останусь одна. Хотя, здесь следовало бы поставить вопрос иначе: если останусь одна.

Масабих-раиса протиснулась вперед и вошла в широкие двери с резными, будто проеденными жуками створами, у которых склонили головы двое мужчин в одинаковых кафтанах и тюрбанах. Это не спады. Неужели евнухи? Здесь должны быть евнухи. Сложно было вообразить, что в наше время где-то действительно есть евнухи. Я семенила следом, не решаясь поднять чиммет — вдруг не позволено. Совсем не хотелось нарываться лишний раз. По крайней мере, пока. Мы проходили гулкими галереями, уютными внутренними двориками, в которые смотрели маленькие окна, забранные узорными золочеными решетками, спускались и поднимались по лестницам. Вышли на галерею и остановились у расписных дверей. Служанка распахнула створы и Масабих-раиса вошла в душную комнату.