Любовница поневоле

Я смотрю ему в глаза, потом на руку и понимаю, что у меня просто не хватит сил, чтобы сдвинуть его с места. И это бесит! Бесит собственное бессилие. Но именно ярость позволяет встряхнуться и свернуть в распахнутую дверь кабинета.

Ярко вспыхивают настенные бра, свет бьет по глазам, и я их прикрываю. А когда распахиваю вновь, вижу Доминика в шаге от себя.

— О чем еще таком важном ты хочешь поговорить? — интересуюсь я, даже не пытаясь сдерживать раздражение.

— Он успел тебя тронуть?

Вопрос застает меня врасплох, хотя по каменной морде вервольфа я быстро понимаю, о чем он. Ну конечно! Что еще может интересовать альфу-собственника?

— Смотря, что ты подразумеваешь под «тронуть». Хантер удерживал меня, а еще я поцеловала его, исключительно для того, чтобы отвлечь внимание и попытаться сбежать. Но ты, наверное, хочешь знать, успели ли мы перепихнуться? Нет. Не успели. Ты появился раньше.

Доминик словно окаменел, вонзаясь в мое лицо злым взглядом, а меня, откровенно говоря, несло, но я уже не могла остановиться.

— Поэтому условия сделки я не нарушила, и если меня хорошенько отмыть, то запах другого мужика выветрится.

Мне больно. Как же мне больно и гадко.

— Ты со мной только из-за сделки?

— Да! — выкрикиваю я и тут же жалею об этом. Потому что последние несколько дней к нашему договору не относились, я была счастлива с ним. И даже раздумывала над тем, чтобы остаться. Серьезно раздумывала.

Мои слова падают между нами, и мне хочется вернуть их. В конце концов, этот вечер вытрепал все мои нервы. Я открываю рот, чтобы извиниться. Открываю, но Доминик меня опережает.

— Иди к столу, Шарлин.

— Что?

— Иди к столу и выполняй условие сделки.

— Здесь? Сейчас?

Доминик наступает на меня и расстегивает пряжку ремня, а я в замешательстве застываю. Потому что в голове не укладывается, что вервольф не шутит.

Но он не шутит.

И мне становится в сотню раз больнее.

— Я не согласна, — говорю я. — Я не хочу.

— А тебя кто-то спрашивает, Шарлин? — Его взгляд такой тяжестью ложится мне на плечи, что я едва давлю желание поежиться. — Вперед.

Он перехватывает меня за руку, разворачивает лицом к столу и заставляет нагнуться, а потом просто задирает юбку и стягивает белье. Гордость, а еще шок не позволяют мне начать кричать и вырываться. Да и зачем, если Доминик нрав? Я обещала выполнять условия нашей сделки.

Холодок бежит по обнаженным ногам и ягодицам, прежде чем на смену ему приходит жар ладоней вервольфа. Таких горячих, что я вздрагиваю. Сначала от этого, и во второй раз, когда он скользит пальцами между складок, грубо раздвигая их и находя чувствительный бугорок клитора. Теребя его и посылая по моему телу пока еще легкие волны возбуждения.

Я не знаю, откуда во мне берется это возбуждение, но оно берется. Имани я или нет? Я почти готова в это поверить, потому что ни одна нормальная, психически здоровая женщина не способна возбуждаться от этого, тем более этим наслаждаться.

Удовольствие бурлит во мне, нарастает с каждым прикосновением. Как бы мне этого ни хотелось, я откликаюсь на это движение, тянусь следом за ним. Но Доминик снова толкает меня вперед, впечатывая грудью в столешницу, и я кусаю внутреннюю часть щеки, чтобы не шипеть. Край бумаг врезается мне в подбородок, и я даже не могу повернуть голову, чтобы посмотреть на вервольфа.

Да и не хочу. Потому что просто отказываюсь верить, что этот жестокий мужчина умеет быть нежным.

Когда его пальцы скользят свободнее, я готова рычать от досады. Потому что меня потряхивает от возбуждения и потому что Доминик убирает ладонь. Правда, тут же входит в меня на всю длину. Я охаю, стараясь расслабиться и привыкнуть к ощущениям, но он не позволяет, сразу ускоряя ритм, врываясь в меня резкими толчками и доказывая, кто здесь хозяин жизни.

Кто здесь альфа.

Он берет меня жестко. Врезаясь в меня, будто настоящий зверь. До той грани, где наслаждение сплавляется с болью. Но боль в теле ничто по сравнению с той, которая разрастается в сердце. Мы кончаем одновременно: я со всхлипом, а Доминик с рычанием. Но это самое унизительное. То, что я вообще получила от этого удовольствие!

Как так можно?

Будто этого мало, слезы все-таки выходят из-под контроля, меня начинает трясти, а из моей груди вырываются рыдания. И за это я ненавижу себя сильнее, чем за полученное удовольствие. Удовольствие для тела, а не для души.

Доминик отстраняется, разворачивает меня к себе лицом и прижимает к сердцу. Точнее, там, где у нормальных людей сердце. Но он не человек, а зверь.

— Шарлин, — шепчет он, нежно стирая большими пальцами на моих щеках мокрые дорожки от слез. И эта нежность ударяет в меня сильнее, чем все случившееся.

— Не прикасайся ко мне! — рычу я. — Если это не очередное условие сделки, то не надо.

Мужчина в моих объятиях каменеет, застывает как волк перед прыжком. Его глаза загораются желтым, но он опускает руки и отступает в сторону, на этот раз освобождая мне муть.

А я одергиваю юбку и будто в тумане бросаюсь прочь из ненавистного кабинета.

Прочь-прочь-прочь.