Любовница Президента

Это была одержимость. Нечто, неподвластное его разуму. И она причиняла боль. Физическую боль, сравнимую с тем, как острие ножа словно в масло входит в человеческую плоть. Точно так же это острие вошло в него, водралось в его сердце и распороло его на куски.

Уходит, уезжает, а кажется с мясом отдирает себя от нее, как будто его плоть приросла к ней, и каждая секунда разлуки обрывает ему кусками мясо с костей. Наживую. А у него зашит рот. Грязными нитками, широкими стежками. Он даже орать от этой боли не может. Только делать шаги назад и думать о том, как соскочить. Как, бл**ь, слезть с этой гребаной иглы, как с нее спрыгнуть и не двинуться мозгами. Моментами он мрачно думал о том, что ее надо убить.

Сдавить до хруста эту тонкую шейку и сломать позвонки…или усыпить ее навсегда, замумифицировать ее тело, спрятать в хрустальный гроб и наконец-то стать свободным, только понимание того, что ни хрена он от нее не освободится, а потеряет себя окончательно.

— Петя…ты едешь мозгами. Хватит. Остановись. Скоро ее заметят. Шило в мешке не утаить. Люде рожать через три месяца. Предвыборная кампания в самом разгаре…зачем тебе скандал? Хочешь уступить Абанову? Хочешь, чтоб тебя смели к такой-то матери?

— Заткнись! Я тебя не спрашивал!

Мрачно зыркнул на Райского исподлобья.

— Зато с тебя спросят! Понимаешь? Так спросят, что головы полетят. Твоя в первую очередь. Запад спит и видит, чтоб ты сам себе подножку поставил… а ты не просто подножку, ты себя в петлю засовываешь.

— Никто не узнает.

— Узнают. Ее уже заметили. Еще в Оперном. Думаешь, люди идиоты. Ты же так на нее смотрел…

— И что ты предлагаешь?

— Убери ее. Избавься, пока не поздно. Завязывай. На х** она тебе сдалась? Ты можешь сотнями таких иметь. Как раньше, и не знал никто.

— Я от тебя скорее избавлюсь!

Сказал и опрокинул рюмку виски. Редко себе позволял, а сейчас нестерпимо хотелось. Аж трясло всего.

— А толку? Что от этого измениться, Петя?

— Нудить мне на ухо перестанешь!

Швырнул рюмку в стену. Осколки рассыпались в разные стороны, как брызги, но он даже не вздрогнул.

— Не могу я, понимаешь? Не могу от нее избавиться! Это, как вены себе перерезать! Вот ты можешь? — схватил со стола нож для резки фруктов и сунул в руку Райскому.

— Режь. Избавься от своей левой руки. На хрена она тебе? У тебя есть правая…нет, нет, лучше вырежи себе сердце. Вот здесь вскройся и достань его на хер. Оно тебе нужно? Так, херня, качает кровь.

— Ты обезумел, Петя! Я тебя не узнаю! Это просто шалава! Какое сердце, мать твою? Что за поэтизм-идиотизм?

— МОЯ ШАЛАВА! Понимаешь? Моя, бл***дь, ШАЛАВА! И мне решать, что с ней делать!

— Ты пост из-за нее потерять можешь!

— Не потеряю! Закрой рот каждому, кто что-то знает! Не впервой!

— Легче, чем закрывать десяткам рты — закрыть рот одной!

— А кто спрашивал тебя, как легче, а? Ты зачем здесь задницу протираешь? Ты на х*й мне сдался, если ты ищешь, как легче! — подошел тяжелой поступью к Райскому и наклонился над ним, прищурив свои холодные синие глаза. Так, что министр весь скукожился, сжался и даже стал меньше ростом.

— Мне легче уволить тебя, найти жополиза, готового ради меня головы резать…а тебя в утиль. Чтоб много не разговаривал.

— Я ради тебя свою голову отрезать могу, Петя…ты же знаешь!

— Вот и придумай, как закрыть им рты… а ее не трогай! Слышишь?

— Слышу, — буркнул Райский и опустил голову.

— Повтори, что я сказал.

— Ее не трогать.

— Вот и правильно. Я больше к этому разговору не вернусь. Еще раз начнешь искать, как легче — я тоже найду способ, как легче всего избавить себя от твоего нытья. Усек? А теперь делом займись. У нас несколько вопросов висят открытыми. Встречи мне назначь с послами, договорись.

Кивнул и потянул воздух носом. С вечным гайморитом у Райского всегда был заложен нос, и он вечно гундосил, а часто задыхался и сопел. Вот и сейчас он сильно сопел, потому что дышать стало нечем. Он никогда не видел ЕГО таким. Всегда сдержанный, мрачно спокойный. А сейчас горит. Как будто весь полыхает.

— Свободен.

Едва Райский вышел из кабинета резиденции, как в дверь вновь постучали.

— К вам Людмила Филипповна.

— Я занят!

— Чем же ты так занят, Петенька?

Пропела своим ласковым голосом и прошла мимо охраны, демонстративно придерживая снизу живот, нарочито облепленный длинным сиреневым платьем. Из-за беременности она набрала лишний вес, огрубела, и черты лица сильно расплылись, рот припух и отекли глаза. Но дело было не в этом. Последнее, на что он смотрел, так это на ее внешность…Только в ней бесило даже это. На секунду представил себе в таком же положении Марину, сердце забилось чаще, даже заныло… и тут же одернул себя. Она никогда от него не родит. Никто не даст. И он в самую первую очередь.

Подавив раздражение, отошел к окну и задвинул шторы. Слишком яркое апрельское солнце лезло в глаза. Так же, как и Людмила. И раздражало в равной степени. Но там хотя бы можно задвинуть шторы.

— Я просил тебя в рабочее время меня не дергать! — ответил очень сдержанно, контролируя каждую свою эмоцию, но давая понять, что это вторжение не просто нежеланно, что оно его бесит.