Любовница Витгенштейна

Не будучи на пляже, я завела один из автомобилей.

Кирстен Флагстад пела «Четыре последние песни» Штрауса.

Такое случается. Поворачиваешь ключ зажигания, думая только о том, как запустить автомобиль или, в данном случае, как запустить кондиционер, и совсем не замечаешь, что кассетная дека находится во включенном положении.

Между прочим, я часто недоумевала, почему их назвали «Четыре последние песни».

Ну, без сомнения, их назвали «Четыре последние песни» потому, что именно таковыми они и являлись.

Тем не менее трудно представить композитора, который усаживается и говорит себе: сейчас я напишу свои последние четыре песни.

Или даже ложится и говорит такое.

Хотя, возможно, такое не исключено. Это кажется весьма сомнительным, но, пожалуй, не невероятным.

Так или иначе, может оказаться, что пела Кэтлин Ферриер.

А песни могли называться «Четыре серьезные песни» Брамса.

С тех пор, как я ошиблась насчет «Лючии ди Ламмермур», я решила не делать поспешных выводов в таких вопросах.

Кстати, Брамс никогда не был моим любимым композитором.

Несмотря на то что Брамс много раз упоминался на этих страницах.

Хотя на самом деле Брамс упоминался не так уж и много раз на этих страницах.

Что чаще упоминалось, так это биография Брамса, которая, возможно, называется «Жизнь Брамса» или, возможно, «Брамс».

Не считая прочих вариантов.

На самом деле что упоминалось, так это несколько биографий Брамса.

Биографии Бетховена и Чайковского тоже упоминались.

Как и история музыки, написанная для детей и напечатанная чрезвычайно крупным шрифтом.

Кроме того, я упоминала о том, что слушала Игоря Стравинского, когда каталась от одного конца Метрополитен-музея до другого в своем инвалидном кресле.

Все это было чистой случайностью.

Тот факт, что я также упоминала книгу о бейсболе, конечно, не следует считать подтверждением того, будто бы мне свойственен некий энтузиазм по отношению к бейсболу.

Честно говоря, я не считаю, что у меня есть любимый композитор.

Любопытно, однако, что в течение некоторого периода, не так давно, я могла слышать только «Времена года» Вивальди.

Даже когда я была уверена, что имею в виду нечто иное, «Времена года» были именно тем, что я слышала.

Такое случается.

С живописью такое случается ничуть не реже.

Например, время от времени я бываю уверена, что имею в виду определенную картину, но затем оказывается, что мне в голову пришла совсем другая картина.

Недавно утром такое случилось со «Снятием с креста» Рогира ван дер Вейдена.

Прямо сейчас я вижу эту картину.

Что, несомненно, вполне естественно, так как я снова думаю о ней.

Более того, даже если бы я не думала о ней, мне, конечно, пришлось бы задуматься, когда я печатала эти последние несколько предложений.

Тем не менее когда я думала о ней в то утро, я вовсе не видела «Снятие с креста».

Что я видела, так это картину Яна Вермеера, на которой молодая женщина спит за столом, в Метрополитен-музее.

Ну вот опять.

Разумеется, молодая женщина не спит за столом в Метрополитен-музее, так же как и Мария Каллас не была раздета на той набережной возле Савоны.

Молодая женщина спит на картине Метрополитен-музея.

Конечно, с этим предложением тоже что-то не так.

Ведь молодой женщины тоже не было, а было только ее изображение.

Вот почему, повторюсь, я в общем и целом с восторгом смотрю на теннисные мячи.

Но, в любом случае, я лишь начала говорить, что я не думала об этой конкретной картине вообще, даже хотя это была та самая картина, что пришла мне в голову.

Впрочем, если точнее, то разобраться я пыталась в том, почему я продолжала слышать «Времена года» Вивальди, даже когда думала, скажем, о «Троянцах» Берлиоза. Или о «Рапсодии для альта».

Если на то пошло, почему сейчас я вдруг вижу некое полотно Яна Стена, хотя я могла бы поклясться, что думала об одной картине Рогира ван дер Вейдена и еще одной Яна Вермеера?

Между прочим, вся музыка Вивальди, в том числе «Времена года», была совершенно забыта на долгие годы после того, как он умер.

Да, а Вермеером пренебрегали еще дольше.

Более того, никто ни разу не купил ни одной картины Вермеера, пока он был жив.

А у Вивальди тоже были рыжие волосы.

Как и у Одиссея.

Чего только нет в голове.

Даже хотя, с другой стороны, я не могу вспомнить ни одной маленькой детали о Яне Стене.

Или хотя все, что я могу категорически заявить о Рогире ван дер Вейдене, сводится к тому, что оригинал «Снятия с креста» до сих пор нельзя увидеть так, как полагается.

Несмотря на вымытые окна.

Или даже если я только теперь понимаю, что, вероятно, все на ней — евреи, как и на «Тайной вечере».

На картине под названием «Снятие с креста» Рогира ван дер Вейдена нет никого независимо ни от какого вероисповедания.

Изображения не имеют религии.

И, несомненно, это был кто-то другой, позже, кто решил назвать их «Четыре последние песни».

На самом деле мой любимый композитор — Бах, которого, кажется, я еще совсем не упоминала на этих страницах.

Я только что осознала кое-что еще.