Любовница Волка (ЛП)

Мой голос резко оборвался в пустой комнате. Я вздрогнула. Не самая лучшая привычка — разговаривать с самой собой. Почти так же плохо, как позволять себе думать об Университете штата Монтана или о Заке и Колине. Сейчас был почти февраль, если время здесь шло так же, как и в нашем мире.

Почти февраль. Я была на полпути к первому триместру своей беременности, предполагая, что полудракон вынашивается как нормальный человеческий ребенок. И вот уже больше месяца я была совершенно одна.

Я опустилась в кресло-качалку у камина и закрыла глаза. Ну, не совсем одна. Я видела Одина ровно один раз с тех пор, как он привел меня на эту самую кухню, прежде чем загадочно и несколько грубо исчезнуть. Это было как раз после того, как я решила составить карту побережья. Я шла на юг, пока не наткнулась на массивные скалы, где целую жизнь назад нашла Вали после того, как Нидхёгг мучил его воспоминаниями о брате.

Это место поглотило меня целиком. Весь день я бродила по этим огромным темным скалам, теряясь в тумане отчаяния. Когда я, наконец, добралась до домика, было уже поздно, и я забралась под одеяло прямо в одежде, отчаянно пытаясь не думать о том, как ужасно сильно я все еще люблю Вали. На следующий день я была слишком уставшей и подавленной, чтобы есть, я почти не вставала с постели. Какая-то отдаленная часть моего сознания начала обдумывать лучший способ прыгнуть с океанских утесов, и я, казалось, не могла остановить эти образы. Как легко было бы дойти до границы, где зеленая трава исчезла, превращаясь в отвесную темную стену. А потом сделать еще один шаг. Даже маленький шажок. Как движение в танце.

Один появился в спальне той ночью, напугав меня до чертиков. Я закричала и отскочила назад так сильно, что ударилась головой о стену.

— Какого хрена? — спросила я, натягивая одеяло на грудь, хотя на мне все еще было голубое платье, которое я надела прошлым утром.

— Ты же ничего не ела, — сказал Один. Он нахмурился и скрестил руки на груди, выглядя как самый неодобрительный отец в мире.

— Я беременна, — прорычала я сквозь стиснутые зубы. — Это называется утренняя тошнота, чертов идиот.

Один поджал губы и нахмурился. На мгновение он показался мне очень старым человеком. Затем, без всякого предупреждения, он исчез, оставив воздух в комнате кружиться. Когда я уставилась на пустое место, где он только что стоял, мое сердце сжалось так сильно, что я почувствовала, как в груди разверзлась бездна, огромная, темная расщелина одиночества.

Я рыдала до тех пор, пока все мое тело не заболело. Сон, наконец, овладел мной, свернувшейся, как котенок, в центре огромной кровати, которую я когда-то делила со своим мужем. Тошнотворное бурление в желудке разбудило меня несколько часов спустя и заставило блевать жидкой кислой желчью в течение двадцати минут, прежде чем я смогла переварить яичницу, твердое печенье и копченую рыбу, которые мне предлагал кухонный стол.

Эта ночь была самой ужасной. Моя первая ночь здесь была довольно плохой. Вторая ночь, когда я поняла, что спасения нет и быть не может, была еще хуже. Но ночь, когда Один появился и исчез, дразня меня возможностью общения, была новым рекордом худшей ночи в Асгарде.

Я больше не возвращалась к этим скалам. Как только я начала составлять карту северного побережья и следить за дикой природой, мне стало немного легче забыть эти высокие скалы с их шепотом обещанной быстрой и безболезненной смерти. Я обвила рукой талию, слегка надавливая, чтобы почувствовать созревающую выпуклость матки.

— Прекрати, — прошептала я себе под нос.

Я уже подумывала о том, чтобы не есть снова, просто чтобы вернуть Одина. Но мои мысли не заходили дальше пустых домыслов. Даже если я верну Одина, что, черт возьми, я могу сказать? Может быть, я попрошу его остаться и поболтать со мной несколько часов? Чтобы потом вернуться туда, где он жил?

— Прекрати, — повторила я снова, на этот раз более решительно. Свечи слегка мерцали.

Я наклонилась и схватила дурацкие принадлежности для вышивания. Обычно попытка сделать свободную вышивку нового вида занимала все мои умственные усилия, оставляя очень мало времени для того, чтобы жалеть себя или переживать из-за невозможности того, что будет дальше. Прищурившись, я продевала в самую маленькую иголку ярко-оранжевую нитку. У маленькой птички была блестящая оранжевая грудка и головка с пурпурной шапочкой. Прямо сейчас я пытался вышить грудку, хотя она уже была слегка перекошена. Я воткнула иголку в шелковистую ткань, туго натянув нитку.

Свечи на столе снова замерцали. Я нахмурилась. Все окна были закрыты. Кожа покрылась мурашками, дрожа от тонкого покалывания электричества. Волосы у меня на затылке встали дыбом.

— Эй? — сказала я.

Воздух в комнате изменился, будто за моей спиной открылась дверь.

Локи стоял передо мной, почти касаясь кухонного стола. Его дикие рыжие волосы развевались и рассыпались по плечам. Его холодные голубые глаза расширились, когда встретились с моими.

— Нет! — закричала я, вскакивая на ноги. Мотки ниток и пяльцы для вышивания разлетелись в разные стороны. — Локи, это ловушка!