Любовница вулкана

Поэма мистера Хейли никогда не покидала своего места на столике у постели девушки. Главная героиня, Серена, была всегда спокойна, доброжелательна, послушна, неподвластна ни обидам, ни трудностям. Серена,[12] одним словом. Именно такой хотел видеть свою подругу Кавалер — не всегда, разумеется, иначе она лишилась бы шарма и соблазнительности, — но в тех случаях, когда его поступки шли вразрез с ее желаниями, огорчали ее. Она не должна была жаловаться, когда он — совершенно того не желая, конечно, — оставлял ее одну, вынужденный сопровождать короля на охоту или играть с ним на бильярде. В январе, когда охотничья похоть короля разгоралась с наибольшей силой, Кавалер взял девушку в Казерту, где так много страдала от одиночества Катерина. Это была проверка, и она прошла ее с честью. Когда он уезжал с королем, она посылала ему записочки: как прилежно учится, надеясь этим доставить ему удовольствие, как счастлива с ним. Он грезил о ее полных бедрах.

Ему дороги даже недостатки: маленький срезанный подбородок, пятна экземы на локтях, просвечивающие сквозь муслиновые рукава платья, растяжки на животе — последствие беременности, смех, иной раз переходивший в гогот. И это значит, что он любит ее по-настоящему.

Его любовь опровергала расхожее представление о том, что влечение дольше сохраняется (точнее, дольше живет) в условиях разлуки, сомнений, опасности, отчуждения, неудовлетворенности, что страсть несовместима с обладанием, со стабильностью. В его случае обладание ничего не меняло и не уменьшало. Кавалер был околдован сексуально. Он и не подозревал, что способен столь пылко желать чьей-то близости.

Она, по устоявшейся привычке, в силу привязчивости и неспособности таить обиду, продолжала писать Чарльзу — о своих победах. У меня прилестные 4 комнаты с видом на залив и своя карета и свои лакеи и слуги и мне спицально шьют одежду. Все при дворные дамы вастаргаются какие у меня волосы. Я пела на музыкальной асамблеи 2 сирьозные песни и 2 буффы и мне сказали что у меня голос чудесный как у кастрата. Мне столько много хлопали. Люди плачут когда меня слышут. А твой дядя меня вправду любит а я люблю ево и я учусь штобы он был доволен. Вечерами мы гуляим в общественом парке. Мы все время ходим в оперру и водили какихто инастранцев в Песто смотреть гречиские храмы…

Помимо «мы», обозначающего их с Кавалером как пару («мы считаим што даричиские калоны слишком тижолые и ниэллегантные»), есть другое «мы», общее для всех («наверно скоро будит новое извиржение, мы все очинь этово хотим»). Увидев, как дорог Кавалеру вулкан, она словно бы усыновила его и запросто говорит об извержении, случившемся вскоре после его прибытия в Неаполь, двадцать три года назад, как будто сама при этом присутствовала («это было низабываимо, но очинь ужасно»). Твой дядя смиется надо мною, сообщила она Чарльзу, гаварит мы типерь с ним будим соперничать из-за горы.

Но она замещает собою гору.

Она, как и вулкан, становится местной достопримечательностью с международной известностью. Русский посол граф Скавронский счел ее красоту достойной упоминания в депеше императрице, и та пожелала, чтобы в Санкт-Петербург выслали портрет девушки.

Мог ли Кавалер не обожать ее?

Она заслужила доверие. Страшно подумать, сколько она испытала. Драгоценность не портится оттого, что прошла через руки людей, не способных ее ценить. Важно, что она попала наконец в те руки, для которых предназначалась, и теперь является украшением сокровищницы, достойной ее совершенства.

* * *

Грустно думать об уникальной, драгоценной вещи, чья участь — быть доступной, пусть в некой условной форме, всем. Это сродни воровству, от которого не спасают надежные стены музея или большой частной коллекции.