Любовницы Пикассо

Приветливый, симпатичный Коул нравился мне так же сильно, как Джеральду, и мысль о Венеции была волнующей. Няня могла позаботиться о детях, пока мы будем в отъезде. Почему бы и нет? Только на самом деле мне не хотелось покидать гостиницу, пляж и красоту, ежеминутно окружавшую меня каждый день. Пение цикад, мои дети… и Пабло.

– Коул будет рад тебя увидеть, – добавил Джеральд.

Я собрала вещи и оставила Пабло записку, где сообщала, что мы уезжаем на две недели. Это было короткое извещение – всего пара бесстрастных предложений. Когда я закончила, то добавила маленький рисунок поезда и адресовала конверт Пабло и Ольге – на случай, если Ольга увидит его первой. Спустившись, передала конверт Анне и попросила ее убедиться, что тот будет доставлен на виллу Пабло в Жуан Ле Пен.

– Как пожелаете, – сказала она, не глядя на меня.

– И, пожалуйста, вызовите такси, чтобы отвезти наш багаж на станцию.

– Как долго вас не будет?

– Анна, не огрызайтесь на повариху и не перечьте мсье Селла, и тогда все будет в порядке! И не исчезайте во второй половине дня.

Такое случалось уже несколько раз. Дети хотели перекусить, или повариха бегала из кухни в кладовую, зовя Анну, или мсье Селла хотел о чем-то спросить, но Анны нигде не было. Я предполагала, что она либо ложится вздремнуть в тихом саду, либо нашла себе приятеля в городе.

Однажды Ирен Лагю, чьи кудрявые черные волосы грозовым облаком окружали ее голову, ворвалась на веранду и потребовала сообщить, где Пабло. Мы думали, что он находится в своей студии и рисует ее, поэтому так и сказали. Ирен побагровела от ярости.

– Я не позировала ему уже два дня! – прошипела она сквозь стиснутые зубы.

– Думаю, хорошо, что вы уезжаете, – сказала Анна и положила мой конверт в карман.

Пабло не ответил на сообщение, да я этого и не ожидала. Я просто хотела, чтобы он знал, почему нас некоторое время не будет на пляже, вот и все.

* * *

Я обменяла прозрачную бирюзу Средиземноморья на мутные нефритово-зеленые каналы Венеции, стрекот цикад – на перекличку гондольеров, ароматы сосны и тимьяна – на зловонные венецианские испарения в жаркую погоду.

– Разве это не прекрасно? – кричала Линда, перекрывая фоновый шум и гам: восклицания гондольеров, зазывания торговцев, детский плач и сплетни горничных, выбивающих пыльные коврики на подоконниках.

Наш гондольер направил лодку к причалу арендованной «летней резиденции», и мы с Джеральдом изумленно уставились на это чудо.

Линда сняла одно из самых величественных зданий в городе – белый мраморный дворец под названием Ка Реццонико на Гранд-Канале.

– Он построен в XVIII веке, – похвасталась она, опасно выпрямившись на краю гондолы и придерживая шляпу.

Линда указала на многоколонный фасад, который, по моему мнению, был похож на чрезмерно украшенный свадебный торт. Я уже скучала по нашей выцветшей маленькой гостинице в Антибе…

– Водопровод доказывает это, – добавил Коул, и они с Джеральдом рассмеялись.

Линда смерила его гневным взглядом.

– Это памятник архитектуры! – заявила она, и глубокая складка залегла между безупречно выщипанными и подведенными бровями.

– Но мы работаем над современным балетом! – возразил Коул. Как всегда, он выглядел щеголем: в белом хлопчатобумажном костюме с цветным шарфом, повязанным на шее. – Это может стать проблемой. Допустим, я буду работать над джазовой темой, но тут появится заплесневелый призрак дожа и потребует, чтобы я сочинял для клавесина, а не для кабинетного рояля.

Даже гондольер, едва понимавший по-английски, рассмеялся при этих словах. Мы все засмеялись – кроме Линды.

– Дорогой, даже призрачный дож мог бы помочь тебе, – сказала она. – Ты все равно должен сочинять классическую музыку: оперы и симфонии. То, что люди будут помнить! А кто будет помнить о джазе? Он годится только для мюзик-холлов!

– Сегодняшний джаз завтра может стать классической музыкой, – ответил Коул и послал ей воздушный поцелуй. – Говорят, картины Пикассо – это визуальный джаз, и он вполне согласен с этим. Во всяком случае, с финансовой стороны.

Линда посмотрела на меня и делано закатила глаза, но я знала, что она обожает Коула, несмотря на его предрасположенность к джазу.

Коул тоже знал, что получил: разведенную американку, богатую и честолюбивую. Красивую женщину, которая прекрасно смотрелась рядом с ним и придавала ему ореол респектабельности.

И там была любовь. Просто они не всегда ладили друг с другом.

Они напоминали мне Ольгу и Пабло, которые тоже поженились по любви, но обнаружили растущую несовместимость, ощущение развилки на дороге.

В отличие от меня и Джеральда… Мы были так близки и настолько согласны во всем, что некоторые парижские друзья называли нас Мерфи, как будто мы были одним существом. В каком-то смысле так оно и было.