Любовницы Пикассо

– Вы тоже собираетесь уйти к Розенбергу? – спросил Джеральд, наливая всем вина.

– Пока нет. Галерея задолжала мне слишком много денег, и если я уйду, то рискую их не увидеть. – Пабло смотрел на меня так пристально, что я начала краснеть. – Перед зеркалом, – пробормотал он. – Я должен нарисовать вас сидящей перед зеркалом.

Он еще не рисовал меня – только делал эскизы. Теперь интересовался, буду ли я позировать.

Ольга встала.

– Я устала, – заявила она и улыбнулась мне, но ее глаза потемнели от ревности и недоверия.

Пабло сделал глоток воды и тоже улыбнулся. Я ощущала в дверях присутствие Анны, наблюдавшей за нами.

– Ты идешь, Пабло? – осведомилась Ольга.

– Попозже.

Она устало кивнула.

– Я тоже устала, – сказала я и оставила Пабло и Джеральда обсуждать галереи и галеристов, так и не ответив на невысказанный вопрос, буду ли позировать.

На следующий день, когда Пикассо уехали, напряжение в гостинице мсье Селла заметно уменьшилось. Воздух словно очистился после грозы. Это было легко и приятно – именно так я и представляла себе наше лето на мысе Антиб.

Но возможности на самом деле скучать по Пабло почти не было. Он ежедневно проводил время на нашем пляже, если не работал в близлежащих студиях. Он снова и снова рисовал меня в блокноте, и когда я ощущала на себе его взгляд, то вспоминала тот невысказанный вопрос. Буду ли я позировать в студии?

Бесполезно думать об истории как о чем-то, что происходит само по себе, в отрыве от остального. Всегда есть события, происходящие на фоне, но иногда он становится основополагающим. Возьмем, к примеру, историю любви. Мы думаем, что первое объятие под луной имеет решающее значение, но так ли это?

На самом деле, тот человек, что смотрит на вас из темного дверного проема, наблюдает за вами, может быть главным персонажем.

О чем-то похожем написал в своем стихотворении Оден[43]: бедный юноша Икар, воск на крыльях которого растаял, падает с неба, но люди на земле этого даже не замечают. Он летит навстречу смерти, но пахарь продолжает пахать, корабль – плыть. Смерти и катастрофы остаются незамеченными. О чем это стихотворение? «О старых мастерах», – думала я. Однажды я прочла его Пабло, но он не принял дух трагедии, а просто сказал: «Думаю, Оден имел в виду Брейгеля[44] или Ван Дейка[45]».

Я грелась на солнце, засыпала под плеск волн, радовалась детским играм, своему браку и удовольствию просыпаться поутру навстречу новому дню в земном раю. Солнечный свет, детский смех, мой муж, готовившийся к дневной работе, к походу в импровизированную студию в сарае рядом с гостиницей, где мог рисовать.

Но мое недовольство становилось все больше, как упрямый росток, пробивавшийся сквозь трещину в скале. Ощущение отсутствия, еще более острое, чем в тот вечер на барже, когда Пабло накинул свой пиджак мне на плечи.

Однажды днем, когда Пабло и Ольга вместе пришли на пляж, жара была подобна одеялу, порой успокаивавшему, порой удушливому, а небо выцвело почти добела. Мы слишком устали от жары даже для разговора.

Звук карандашей Пабло, шуршавших по бумаге, соперничал с цикадами. Я уснула на одеяле с раскрытой на лице книгой и проснулась, когда ощутила на себе его взгляд. Карандаш яростно сновал по бумаге.

– Почему вы носите жемчужные бусы, принимая солнечные ванны, и поворачиваете их на спину, а не на грудь? – спросил он.

Это был вопрос художника: в нем отсутствовала интимная близость друга или любовника. Ему была нужна информация для рисунка, не более того.

– Всегда их ношу. – Я села и протерла глаза. – И поворачиваю их на спину, чтобы сбить с толку дьявола. Он не понимает, прихожу я или ухожу, поэтому не может поймать меня.

На самом деле это была старая ирландская шутка о том, почему мужчина носит кепку задом наперед, которая неизменно смешила Джеральда.

Пабло не стал смеяться. Он кивнул и продолжил рисовать.

– Давайте посмотрим? – сказал Джеральд. Он встал с одеяла и заглянул за плечо Пабло. Солнце было мерцающим золотистым шаром за его плечами.

– Это ты, Сара. Спящая. Как прекрасно!

Благоговение в голосе Джеральда тревожило меня. Одно дело – восхищаться великим художником, но совсем другое – когда дух этого художника нацелился на твою жену. Мне на секунду захотелось, чтобы Джеральд ревновал.

– Дайте посмотреть! – Я встала, отряхнула песок с ног и обернула полотенце вокруг бедер, прежде чем наклониться над другим плечом Пабло.

Он нарисовал меня с тюрбаном на голове и драпировкой, закрывавшей ноги и туловище. Это был благопристойный рисунок, лестный и нежный. Он пробудил во мне дьявольские мысли. Каково было бы позировать для Пабло обнаженной, как Ирен Лагю? Но Ирен, как все знали, была его любовницей – раньше и теперь, время от времени. Вызывающие искорки в его глазах, аромат духов, не принадлежавших Ольге…

Я заставила себя сосредоточиться на рисунке и не обращать внимания на фантомное ощущение табачного запаха от мужского пиджака, наброшенного мне на плечи.