Любовницы Пикассо

Солнце еще не вполне поднялось над горизонтом, и свежесть в воздухе намекала на скорое окончание лета. Недопитый кофе в чашке быстро остывал. Скоро встанут дети. Позавтракают овсянкой, прежде чем переодеться в купальные костюмы и отправиться на пляж. Они были коричневыми, как зрелые каштаны, округлились от хорошей еды и свежего воздуха, так что один лишь взгляд на них делал мир новым и сияющим. Они были константой за пределами того сложного и запутанного мира, который создавали взрослые вокруг.

Пабло придет на пляж и будет плавать около часа, а потом вернется в студию. А после ланча я присоединюсь к нему там.

Я должна была испытывать озабоченность и предчувствие будущих проблем, но ничего такого не было и в помине. Джеральд возвращался ко мне. Пабло ожидал меня в своей студии, и я приду. Двое разных мужчин, два разных мира. Оставалось гадать, какой выбор станет явным и что будет на это намекать.

– Анна, мистер Мерфи вернется завтра, – сказала я, когда она пришла убрать посуду после завтрака. – Пожалуйста, положите его корреспонденцию на стол и убедитесь, что все его вещи вычищены и сложены.

Она кивнула и о чем-то задумалась. Ее длинная черная коса расплелась, и пряди волос словно парили вокруг бледного лица.

– Вы здоровы? – поинтересовалась я.

– Разумеется, – жестко ответила она. Больше не было ни улыбок, ни прежней теплоты.

Ольга еще несколько недель назад решила, что Анна была беженкой, попавшей в беду, и поэтому она была одна, отчужденная от своей семьи. Должно быть, у нее был неудачный любовный роман. Действительно, Анна прибавила в весе; ее лицо округлилось, фигура стала полнее. Когда она отошла, в ее походке появилась новая размашистая уверенность. Вероятно, она всего лишь нашла себе ухажера в городке – какого-нибудь рыбацкого парня, который не будет возражать, если она переселится к нему.

– Мы все еще друзья, Анна, не так ли? – спросила я, когда она сметала крошки со стола.

Она посмотрела на меня и слабо кивнула, но не улыбнулась.

* * *

Дверь студии была приоткрыта, когда я пришла туда через несколько часов после купания с детьми. Изнутри доносились звуки, но это не были шорохи, бормотание или плеск промываемых кистей, характерные для художника за работой. Это были вздохи, шепот и тихий смех – музыка интимной близости между мужчиной и женщиной.

«Возможно, Ирен вернулась из Парижа», – подумала я. Ревность стеснила мне грудь. «Так скоро», – подумала я. Я знала, что он не сохранит верность мне, но так скоро?

Я помедлила в дверях, желая убежать, но что-то подталкивало вперед. Я никогда не верила, что он останется моим и только моим… но факты сильно отличаются от ожиданий. Так скоро!

Еще один шаг. Дверь скрипнула. Вздохи и смех прекратились, остался лишь безразличный стрекот цикад в послеполуденной жаре. Два, три, четыре шага, и я оказалась в студии, где увидела блестящие бронзовые шишечки на узкой кровати, скомканную белую простыню и мятую подушку, где лежали головы. Два человека сидели и смотрели на меня. Пабло, обнаженный и переполошенный, похожий на сатира с одной из его картин, с влажным от поцелуев ртом. Так ли он выглядел, когда насладился мной, победоносный и утомленный, но уже готовый перейти к следующему объекту своей неистощимой страсти – к следующей женщине?

Анна, сидевшая рядом с ним, прижимала простыню к груди. Упавшие волосы закрывали половину ее лица, так что на меня смотрел лишь один глаз. Я не могла истолковать значение этого взгляда.

Потрясение от увиденного заставило меня отшатнуться, как от удара.

Мы ничего не сказали друг другу. Ситуация не требовала слов; все было совершенно ясно. Я повернулась и выбежала из комнаты. Они не окликнули меня, не последовали за мной, не было объяснений, извинений и даже протестов. Думаю, мне еще никогда в жизни не было так одиноко.

* * *

– Что стряслось, мам? – шестилетняя Гонория подошла к моему стулу за ужином в тот вечер.

– Почему ты думаешь, что со мной что-то случилось, милая?

– Ты даже не попробовала твои любимые артишоки. – Гонория очистила один из них от листьев и обмакнула в майонез, словно показывая мне, как нужно употреблять артишоки.

– Мама не голодна.

– Маме грустно! – Гонория забралась ко мне на колени, и мы немного посидели вместе. Я гладила ее пышные золотистые кудри, а она склонила голову мне на грудь.

– Папа скоро вернется, – сказала она. – Тогда мы снова будем радоваться, правда?

Ее слова вернули меня к реальности. Когда у тебя есть дети, ты больше не можешь жить только ради себя. Ты принадлежишь им.

– А тебе грустно, милая?

– Не-е-ет, – протянула она. – Но мне иногда снится, что ты улетаешь, словно красный воздушный шарик, а я не могу ухватиться за нитку.

– Какой глупый сон! – Я засмеялась, вдыхая нежный солоноватый аромат ее волос.

– Разве? – Она посмотрела на меня так серьезно, что чувство вины поднялось внутри, как пресловутый воздушный шарик, и подкатило к горлу.