Любовницы Пикассо

– Хорошая попытка, но нет. Пока все не уляжется, пока ваша статья не будет закончена и принята, мы не имеем официальных рабочих взаимоотношений. И не говорите мне, куда собираетесь уехать. Я не хочу лгать, если они вернутся в офис и начнут задавать новые вопросы. Но я слышал, что Канны – очень приятное место. Кажется, это недалеко от того городка, где живет Пикассо?

Рид подал знак официанту, который принес счет. Он заплатил за нас обоих и встал, взяв свои шляпу и зонтик.

– Дайте мне десять минут, чтобы не показалось, будто мы сообщники.

Выражение моего лица вызвало у него улыбку.

– Шутка, – сказал он.

Итак, у Дэвида Рида имелось чувство юмора. Отмечено, хотя и неуместно в данных обстоятельствах.

Хотя он и пошутил, я все равно подождала еще десять минут, вспоминая наш разговор и делая пометки насчет статьи. Я цеплялась за эту работу – мой спасательный плот в бурном море, стараясь не думать о людях из ФБР. Я осознала, что Рид не закончил наш разговор. Мы не поговорили об Уильяме, о его деловых отношениях с «Современным искусством» и о том, что это могло значить для меня. Впрочем, это уже не имело значения. Я знала, что не выйду за него замуж; а возможно, и всегда знала. Это было желание моей матери, но не мое. И хотя я была на нее похожа, многое не имело к ней отношения.

В тот вечер я сидела в своей квартире – бывшей квартире моей матери, – накрывшись одеялом на видавшем виды диване, и думала в темноте. Меня снедало беспокойство. По телевизору я видела слушания в комиссии Маккарти; видела, как люди – профессора, драматурги, учителя – подвергались давлению и запугиванию, чтобы они выглядели виноватыми, даже если были невиновны. Как их ближних осуждали только из-за родства с ними. Под угрозой была не только моя карьера, но, возможно, и карьера Элен. А Уильям? Последнее, что ему было нужно, – это быть обвиненным в симпатии к коммунистам только из-за связи со мной, потому что я была студенткой профессора Гриппи и участвовала в маршах против расизма и сегрегации.

Я свернулась в клубок. Моя мать очень гордилась этим диваном со стильной черно-белой обивкой и обтекаемой модернистской формой. Это была первая вещь, которую она смогла купить новой, а не подержанной. В первые послевоенные годы – до того, как болезнь и уход за ней опустошили наши банковские счета, – она добавила другую мебель: кофейный столик из светлой древесины с полкой для журналов, настольную лампу с длинным гибким стержнем, коврик в оттенках кремового и серого цветов. Все в современном стиле, соответствовавшем ее намерению отказаться от прошлого.

Она подвела черту между «тогда» и «теперь», между опасностью и безопасностью. Анна-Мартина убежала от прошлого и не оглядывалась. Или нет? Если история Сары была верной, проводила ли Марти долгие часы, вспоминая о бывшем любовнике? Раньше я думала, что Пикассо был ее любимчиком из-за живописи. Но, возможно, существовали и другие причины. Может быть, когда она поняла, что умирает, то пересмотрела свой полный разрыв с прошлым. Оставила ли она эту газетную вырезку, эту хлебную крошку, лично для меня?

«Нужно больше информации», – сказал Дэвид Рид. Неофициальный отпуск. Одно решение для двух проблем: я стану «недоступной». Меня не смогут допросить, так как не будут знать, где меня найти. Я слышала, как люди пользовались словом «недоступный», говоря о себе или других, если боялись, что им будут задавать вопросы о политической деятельности, пикетировании ресторанов или участии в демонстрациях. Они на какое-то время пропадали.

Я отправлюсь во Францию. Найду Пикассо и поговорю с ним. Неважно, что это казалось невозможным: это нужно сделать. Вероятно, я также смогу найти Ирен Лагю и побеседовать с ней; начать другую статью для «Современного искусства» – о недооцененных женщинах-художницах двадцатых годов. Потом я уговорю Рида опубликовать и ее, несмотря на первоначальное равнодушие. Это тоже нужно сделать.

Но как? Мой банковский счет почти опустел, и у меня не было ценных вещей. Нет, не так… Мать оставила мне автомобиль. Я могла бы продать ее «Фольксваген», и, наверное, тогда у меня будет достаточно денег для поездки туда и обратно.

Я никогда не рассматривала продажу автомобиля, потому что он принадлежал ей и был одной из немногих вещей, которые от нее остались, не считая мебели и коробки с шарфами. Когда я сидела в машине, то могла представить ее рядом. Иногда мне казалось, что я все еще ощущаю аромат ее духов. И, по ее словам, она любила этот автомобиль, поскольку теперь ей больше не придется ездить на поезде. Теперь эти слова приобрели новый смысл.