Любовное чтиво

Ох, черт, совсем забыл!

Достаю из кармана конверт с пятью тысячами и протягиваю медсестре. Та передает мне сверток и заглядывает в конверт.

– Надо же! – удивленно говорит она. – За девочек обычно меньше дают. Спасибочки!

Вика хохочет и отбирает у меня букет роз. Осторожно заглядываю в лицо Маруси. Маруся! Я же просил Вику не называть дочь Марусей! Но разве она когда-нибудь кого-нибудь слушала?

Маруся спит. Идем к машине. Маршал Жуков стоит навытяжку и держит открытой заднюю дверь.

– На кого она похожа? – задаю в машине неизбежный глупый вопрос, который задают, кажется, все папаши.

– Вылитая ты! – говорит Вика. – Неужели не видишь?

– Почему не вижу? Вижу.

И тут Маруся открывает глазки и смотрит на меня очень внимательно. Весьма странно, потому что у новорожденных не бывает такого прозрачного и разумного взгляда.

– О чем она сейчас думает? – спрашиваю я Вику.

– Она думает о том, какой интересный мужчина на нее смотрит. Вот вырасту, думает она, и сяду ему на шею. Буду им помыкать, он будет исполнять мои капризы, покупать мне самые дорогие тряпки и украшения, а моя мама начнет ревновать его ко мне.

– Правильно, – говорю. – Ведь мама станет старой и некрасивой. Зачем она будет мне нужна, когда рядом со мной такая красивая и молодая? Да, Маруся?

– Напугал, – говорит Вика. – У кого-то к этому времени уже песок с головы будет сыпаться.

Но в квартире Вика перестает на меня сердиться.

– Не знала, что у нашего папика есть художественный вкус, – говорит она, осмотрев кроватку, которую я купил и приготовил для Маруси, украсив бантами и погремушками.

– Послушай, Вика! – возмущаюсь я. – Ты можешь хотя бы теперь не называть меня папиком?

– Почему нет? – удивляется Вика. – Как раз теперь ты и стал настоящим папиком.

Почему я ее не убил?

Вика стоит над кроваткой, где спит Маруся, слегка покачивает ее и пристально смотрит в лицо нашей дочери. Сижу в кресле и потягиваю белое вино из бокала.

– Выслушай меня, Кеша, – вдруг произносит Вика каким-то странным голосом. – Я должна признаться. Не знаю, как ты это выдержишь, но лучше сразу сказать тебе правду, чем лгать всю жизнь. Скажи, ты готов меня выслушать?

Стекло бокала звякает о мои зубы.

– Говори.

– Ты готов это выслушать и принять?

– Говори.

– Видишь ли, Кешенька… Мне стыдно в этом признаться, но рано или поздно мне пришлось бы это сделать.

– Да говори же, черт тебя возьми!

– Я ненавижу любовные романы.

Щупаю пульс. Двести, не меньше.

– Зачем же ты ими занимаешься?

– Бизнес, ничего личного, папик.

– И это все? – спрашиваю я.

– Ты меня простишь, Кеша?

– Ни за что, – отвечаю я. – Не знаю, что я сделаю, но я тебе: а) отомщу, б) скоро отомщу и в) страшно отомщу!

Улыбаюсь. Как идиот. Жизнь прекрасна!

Первый эпилог

– Ну и как вам мои записки? – спрашивает Иноземцев. – Понравились?

– Вы хотите услышать правду? – спрашиваю я.

– Конечно.

– Они отвратительны!

– Вот как? Но почему?

Мы сидим с ним на той же лавочке у пруда. Перед Иноземцевым розовая коляска с Марусей, возле ног сидит трехногая Лиза и маслянисто-черными глазками умоляет хозяина взять ее на колени, что он в конце концов и делает.

– Зачем, – говорю я, – вы мне солгали? Ведь это никакие не записки к роману, а сам роман.

– Браво! – восклицает Иноземцев. – Видите, я в вас не ошибся. Рыбак рыбака видит издалека.

– Разные мы с вами рыбаки, – говорю. – Разную мы с вами рыбу ловим и в разных водоемах.

– Раз вы так проницательны, то догадались, что над этим текстом тоже работал Ш.?

– Догадался. Но как он оказался у вас?

– Бедный Ш.! – вздыхает Иноземцев. – Он сам прислал мне его на почту, чтобы я узнал о своей бездарности. Но это не принесло ему облегчения. На днях в издательстве «BE» мы оказались с ним вдвоем в лифте. Мы не могли смотреть друг на друга. Мы стеснялись, как две голые монахини. Выходя из лифта первым, он обернулся и сказал: «Я тебя ненавижу, Иноземцев! Ты сломал всю мою жизнь!»

– Интересно, а что вы делали в издательстве? – язвительно спрашиваю я. – Вы же как бы на писательскую пенсию вышли.

– Да, вышел. Но иногда забредаю к Игумнову по-приятельски. Жена категорически запрещает мне пить, а у Славы всегда в запасе хороший коньячок-с.

– Коньячок-с… – повторяю я за ним. – Вы способны пить с ним коньячок-с… После того, что сделали с людьми и написали об этом бездарный роман!

– Ну, во-первых, – возражает Иноземцев, – не так уж он и бездарен. Все-таки чувствуется рука Ш., а он даровитый писатель. Во-вторых… А как вы догадались, что это не записки, а роман и что с ним работал Ш.?

– Я понял это, когда Ш. с неприязнью стал описывать вашу внешность в середине романа. В записках не описывают свою внешность. К тому же Ш. изобразил вас слишком карикатурно. На самом деле вы не носите очки, у вас спортивное телосложение, и вообще, вы такой фактурный мужчина, какими бывают, как правило, бездарные актеры. Они всегда играют героические роли и поэтому так нравятся разным глупеньким девочкам.

– А вы злой, молодой человек!

– Я еще не все вам высказал… Но сначала ответьте на вопрос: почему Игумнов не издал этот роман?