Любовные доказательства

А на следующее утро, как известно, отца Александра убили. И еще через три дня к Андрюше явился следователь прокуратуры и стал его допрашивать: что да как, да какие у него были дела с убиенным. Андрюша честно ответил, что никаких дел у него не было, разве что он передал ему пакет из Израиля.

— Что было в пакете? — бдительно вскинулся следователь.

— Я не знаю, я лишь послужил рассыльным.

— Кто передал вам этот пакет?

И вот на этот вопрос Андрюша не стал отвечать. Он представил себе, как они явятся допрашивать Лилю, и решил — да ну. Ему пригрозили уголовной ответственностью, и он решил нанять адвоката с говорящей фамилией Баксов, заломившего такую цену, впрочем, в пандан своей фамилии, что у Андрюши свело челюсти, но он согласился.

Адвокат за эти деньги (две немецкие гравюры XVIII века, правда, без рам) хитроумно подучил его сказать всю правду, но не упоминать имен — просто какая-то женщина позвонила, попросила встретиться, а там уж всучила пакет. И про Израиль ничего не говорить: не знаю откуда, может, из Израиля, а может, и нет. Как ее зовут? Пожать плечами: не запомнил. Что его связывало с отцом Александром? Ничего. А откуда у того в записной книжке оказался телефон Витте? Терпеливо объяснить. В конце концов подняли его досье, подопрашивали еще раз пять с тем же результатом и отстали.

Он продал гравюры, заплатил Баксову его баксы, словно отдал кесарю — кесарево, и думал, что все кончилось.

Но все только начиналось, потому что этот вопрос теперь мучил самого Андрюшу — что он там такое-этакое передал священнику? Он все допытывался у меня:

— Нет, я понимаю, что ты не знаешь, но все-таки, что там могло быть?

— Да исповедь какая-нибудь. Лиля же тебе сказала — там, в Израиле, у него много духовных чад… Мало ли что — личные письма, жалобы на жизнь, просьба разрешить перейти в иудаизм…

— Нет, ну все-таки… Вдруг там что-то такое было секретное, из-за чего его и убили? А я с этим пакетом как-то косвенно виноват? Ну, например, план создания еврейской национальной Церкви? А что — вполне это может быть. Я об этом от кого-то слышал. Меня выследили, а его убили. То есть получается, что Лиля нас подставила! Знала, что я не мог ей отказать. Вот, правильно в Библии говорится: «Не бери себе жены из дочерей Ханаанских; встань, пойди в Месопотамию, в дом Вафуила, отца матери твоей, и возьми себе жену оттуда».

Вскоре Андрюша уехал в Свято-Троицкий монастырь, где, поначалу поселившись в моем доме, а потом и в общей келье для послушников, прожил полгода, восстанавливая древние фрески и не гнушаясь простых монастырских послушаний.

Как-то раз, приехав в Троицк вскоре после его переселения туда, я была поражена тем, что Витте побелил мой дом, сколотил мне прекрасный стеллаж для книг, починил ворота и вообще встретил меня в духе народности — с молотком и стамеской в аристократических руках, чуть ли не с газеткой на голове.

— Живу у тебя, как в раю, — сказал он. — В полном согласии с собой. Где мой народ, там и я. Ты ведь знаешь, здесь были родовые имения моих предков. Не исключено, что и твой дом стоит на нашей фамильной земле. Ну, ничего, как только произойдет реституция, я тебе тут же его подарю. Так что ты ничего не потеряешь.

— Спасибо тебе, Андрюша, благодетель мой, — поклонилась я.

Но он, не почувствовав иронии, воодушевленно продолжал:

— Я тут молюсь, тружусь, Святых Отцов читаю, и поверишь ли, я встретил здесь ту, которую искал.

— Как, здесь? В Троицке? Да ну? Неужели дворяночку?

— Не совсем, — замялся он. — Но, знаешь, очень похожа. Тихая такая, благовоспитанная, изящная. Сама же говорила — и крестьянки любить умеют… В храме вижу ее каждый день. Давеча даже и познакомился…

— И что? Имя как — тоже подходит?

— Имя, как у греческих принцесс. Евдокия.

— Так что же — Дуня Витте?

— Как же ты любишь все пересмеять! Дуня Витте — подумайте, как смешно! Это у меня дело жизни, а ты… Потому что я понял: если у тебя есть тяга к одинокой жизни, иди в монастырь. Но если ты по складу своему не монах, то у тебя должна быть семья. Семья — это тот островок аристократизма, который не удалось даже совдепии уничтожить. А если тебе уже за тридцать, а твой дом пуст и, когда ты приходишь домой, дети не кидаются к тебе с криками радости и жена не выбегает, распахнув объятия, то ты — пустой, эгоистичный, несостоявшийся человек. Плебей. Даже если ты при этом неплохой художник, старательный реставратор, профессиональный литератор и вдумчивый историк. Несостоявшийся человек, вот как! Неудачник.

Я пригасила улыбку, ибо друг мой сейчас не теоретизировал, а говорил о себе самом.

Вернувшись в Москву, я с волнением ждала от него вестей и подумывала, что вот-вот Андрюша объявит нам о своем венчании. Но он куда-то пропал — вернул мне через монаха Лазаря ключ от троицкого дома, передал на словах, что перебирается в Мирожский монастырь, куда его пригласили реставрировать иконостас, а после этого отправляется на Соловки.

— А ты не знаешь, он женился? — спросила я Лазаря.

— Что? Женился? В монастыре? — Он хохотнул.