Тургенев пережил почти юношескую влюбленность. Это видно из его писем. Боткину он признался: «Прощаясь со мною, она подала мне руку с таким внутренним болезненным движением, словно птичка, которая ищет где-нибудь укрыться от застигнувшей ее бури. У меня готовы были навернуться слезы на глаза… Все в ней проникнуто благородством и искренностью сердца».
В 1855 году Тургенев познакомился с братом своей возлюбленной, Львом Николаевичем Толстым, причем Толстой сообщил сестре об этом и добавил, что «полюбил его (Тургенева. –
Может показаться странным, но любовь Тургенева разгоралась, пока Мария Николаевна была недоступна для него – пока была замужем. И вдруг пришло сообщение, что она ушла от мужа и переехала к брату Сергею Николаевичу в Пирогово – там было его имение, в котором ей принадлежала часть, именуемая Малым Пироговом.
Совсем еще молодая женщина – а было ей в ту пору двадцать семь лет – смело оставила мужа, хотя было у нее трое детей.
Тургенев поспешил послать ей уверения в своих чувствах, правда, говорил о дружбе, а не о любви: «Вы недаром полагаетесь на мою дружбу: действительно – я останусь Вашим другом, пока буду жив…»
Видимо, этими словами о дружбе он несколько озадачил Марию Николаевну, которая полагала, что он питает к ней гораздо более сильные чувства. Написал Тургенев и Льву Николаевичу Толстому: «Скажите ей, что я часто думаю о ней и что, если бы желания могли осуществляться, она была бы совершенно счастлива».
Но снова позвала заграница, что конечно же огорчило Марию Николаевну, ведь всем было известно о непонятной, странной, почти виртуально, но все-таки любви к Полине Виардо.
Даже Толстой в 1858 году записал в своем дневнике: «Машеньку известие об отсутствии Тургенева ударило. Вот те и штучки».
А Тургенев уже все для себя решил – снова он не отважился на то, чтоб сделать предложение, и на вопрос Анненкова о развитии отношений с сестрой Льва Толстого, ответил с известной долей цинизма, мол, Мария Николаевна еще не знает: «дела с ней покончены и сданы в архив».
В следующий свой приезд в России Тургенев побывал в Пирогове, повидал и Марию Николаевну и ее братьев. Он подробно описал этот визит Полине Виардо: «Я провел три очень приятных дня у своих друзей: двух братьев и сестры, прекрасной и очень несчастной женщины. Она вынуждена была разойтись со своим мужем, своего рода деревенским Генрихом 8-м, преотвратительным».
Лев Николаевич Толстой дал этому поступку в своем дневнике такую резкую оценку: «Тургенев скверно поступает с Машенькой. Дрянь».
Иван Сергеевич просто разлюбил Марию Николаевну, о чем признался в письме к Боткину: «Я видел в Ясной Поляне графиню Толстую; очень она переменилась на мои глаза – да сверх того мне нечего ей сказать».
Произошел разрыв и со Львом Толстым. Иногда называют иные причины – мол, однажды Тургенев читал Льву Николаевичу свою повесть, а тот заснул, или они поссорились из-за различного подхода к воспитанию детей, когда речь зашла о воспитании во Франции дочери Тургенева. Возможно, и был какой-то повод, но причина кроется в том, что, на взгляд Толстого, Тургенев очень нехорошо поступил в его любимой сестрой, вселив надежду на любовь, на будущее, но затем все резко разорвав.
Считается, что Тургенев в «Фаусте» в какой-то степени предсказал судьбу Марии Николаевны через судьбу своей героини Веры Николаевны.
Мы не знаем, каким было последнее свидание Тургенева с Марией Николаевной. Но в «Фаусте» говорится об обещании встречи – встречи, которая не состоялась: «Завтра, завтра вечером, – проговорила она, – не сегодня, прошу вас… уезжайте сегодня… завтра вечером приходите к калитке сада, возле озера. Я там буду, я приду… я клянусь тебе, что приду, – прибавила она с увлечением, и глаза ее блеснули, – кто бы ни останавливал меня, клянусь! Я все скажу тебе, только пусти меня сегодня».
Она переходит на «ты», она обещает встречу, и какую встречу! Можно только догадываться.
Тургеневский герой, от имени которого ведется повествование, проводит страшную для него ночь, он вспоминает, вспоминает все, что связывало его с Верой Ельцовой, вспоминает ее слова, ее откровения: «Вспоминал я также слова Ельцовой, переданные мне Верой. Она ей сказала однажды: “Ты как лед: пока не растаешь, крепка, как камень, а растаешь, и следа от тебя не останется”.