Любовные драмы русских поэтов

С той поры Пушкин и Николай I оказались по одну сторону баррикады, возведенной в России духовными наследниками тех, кто пытался уничтожить державу 14 декабря 1825 года. Николай I не только понял и оценил Пушкина и его значение для России, но он, вопреки истошному вою придворной светской черни, как отметил видный биограф поэта С. Франк, «…по собственному, сознательному решению приобщил на равных правах с другими образованными Русскими людьми политически подозрительного, поднадзорного и, в силу этого, поставленного его предшественником в исключительно неблагоприятные условия Пушкина к Русской государственной жизни и даже, как казалось самому Государю, поставил в ней поэта в исключительно привилегированное положение».

Подлое место Европы

«Велико»-светская чернь не хотела мириться с тем, что Пушкин потерян как бунтарь, как разрушитель государства, что он превратился в соратника императора, в русского государственника и политического мыслителя, принявшего идею Православия, Самодержавия, Народности.

Бенкендорф пытался найти поводы для преследований Пушкина, но не находил их. Сексоты и соглядатаи доносили: «Поэт Пушкин ведет себя отменно хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит Государя».

Как водится, посыпались клеветы и наветы. Всем был известен высокий моральный облик императора Николая Павловича. Чтобы возбудить в нем недовольство Пушкиным, от имени поэта стали сочинять всякого рода пошленькие вирши, графоманские эпиграммы, мерзкие анекдоты и целые произведения развратного и антихристианского толка. К числу подобных относится и известная «Гаврилиада», авторство которой не только приписали Пушкину, но и включили, да и что там говорить, до сих пор включают в избранные издания и собрания его сочинений.

Узнав об этом пасквиле, Пушкин поспешил заверить государя, что поэмы той не писал и готов доказать это. Николай Первый повелел ответить поэту следующее: «Зная лично Пушкина, я его слову верю. Но желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем?»

Во лжи и клевете особенно преуспевал некто Булгарин, весьма яркий представитель «велико»-светской черни. Его журнал «Северная пчела» старался больнее ужалить поэта, скомпрометировать его в глазах высоконравственного государя, чтобы поссорить единомышленников и соратников. Но и этот заговор провалился. Николай Павлович, прочитав несколько номеров журнала, пометил на полях, что «низкие и подлые оскорбления обесчестивают не того, к кому относятся, а того, кто их написал».

Государь приказал Бенкендорфу вызвать на беседу в тайную полицию Булгарина и запретить печатать подобные пасквили, а если не поймет, вообще закрыть пасквильную «Пчелу».

Но напрасно государь верил Бенкендорфу. Тот лишь разыгрывал преданность престолу, а на деле был одним из самых лютых врагов Самодержавия, Православия, России и Русского Народа. Русское общество, в значительной степени состоящее из подобных бенкендорфов, было уже серьезно, почти безнадежно больным. Недаром, ощущая это, супруга Николая Павлович Александра Федоровна с горечью писала в одном из писем: «Я чувствую, что все, кто окружают моего мужа, неискренни, и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России. Все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются».

Да и сам государь император Николай Павлович чувствовал это. Недаром он как-то заметил, что «если честный человек честно ведет дело с мошенниками, он всегда остается в дураках».

Клеветнические выпады в его адрес были не менее жестокими и омерзительными, нежели в адрес Пушкина. И в этом царь и поэт были как бы товарищами по несчастью. В письме к цесаревичу от 11 декабря 1827 года, то есть через два года после восшествия на престол, государь признавался: «Никто не чувствует больше, чем я, потребность быть судимым со снисходительностью, но пусть же те, которые меня судят, имеют справедливость принять в соображение необычайный способ, каким я оказался перенесенным с недавно полученного поста дивизионного генерала, на тот пост, который я теперь занимаю».

Пушкин искренне вставал на защиту императора, всегда оставаясь в числе очень и очень немногих его соратников.

Попытка оклеветать Пушкина и посеять раздор между поэтом и государем сорвалась. Ну а поскольку принцип «клевещи, клевещи – что-нибудь да останется», оказался не действенным, «велико»-светская чернь, сплетавшаяся подобно червям в салоне мадам Нессельроде, «австрийского министра Русских иностранных дел», замыслила физическое устранение поэта. Чернь пугало то, что Пушкин все в большей степени становился трибуном «Православия, Самодержавия и Народности».