Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1

В Турине я нашёл одинаково прекрасными город, двор, театр и женщин, начиная с самой герцогини Савойской. Правда, когда мне рассказали о прекрасном состоянии тамошней полиции, я сразу вспомнил множество нищих на улицах и невольно рассмеялся. Однако же полиция составляла главное занятие короля, который, если верить истории, был очень умным человеком.

Мне никогда в жизни не приходилось ещё видеть царствующую особу, и по какой-то непонятной причине у меня возникла мысль, что лицо монарха должно отличаться красотой или величием. Однако, увидев сего сардинского короля — некрасивого, горбатого и угрюмого, с низменными манерами вплоть до самой мелочи, — я убедился, что можно быть королем и не обладая качествами совершенного человека.

Балетти торопился в Париж, где мадам дофина уже приближалась к сроку своей беременности, и по этому случаю в честь будущего герцога Бургундского там готовились великолепные празднества. Мой друг без труда уговорил меня сократить пребывание в Турине, и через пять дней мы были уже в Лионе, где я задержался на неделю.

Из Лиона мы отправились дилижансом, и всё путешествие до Парижа заняло также пять дней.

В дилижансе ехало восемь пассажиров, и всем нам было очень неудобно сидеть, поскольку сей экипаж представлял собой большое сооружение в форме овала, совершенно лишённое углов, что имело смысл разве только для принудительного установления равенства. Я же нашёл подобное устройство более чем скверным, но, будучи иностранцем, сохранял молчание. Да и как итальянец может не восхищаться всем французским, тем более в самой Франции? Движение сей овальной колесницы оказывало на меня такое же действие, что и качка корабля в бурном море. Правда, подвеска у дилижанса была превосходная, однако тряска причинила бы мне куда меньше неприятностей.

Вследствие сего пришлось расстаться со всем содержимым моего желудка, и, конечно, меня не могли счесть приятным спутником. Но я был во Франции и среди французов, знающих толк в вежливом обхождении. Мне лишь сказали, что я переусердствовал за ужином, а один парижский аббат, желая защитить меня, отнёс это на счёт слабого желудка. Воспоследовал спор.

— Господа, — не выдержал я, — вы все неправы. У меня прекрасный желудок, и сегодня я не ужинал.

При этих словах какой-то мужчина уже немолодых лет обратился ко мне и сладким голосом сказал, что никогда не следует говорить кому-либо, что он неправ, а что он лишь ошибается.

— Разве это не одно и то же?

— Прошу прощения, сударь, но одно вежливо, а другое нет.

Тут он пустился в пространное рассуждение о вежливости, в заключение которого спросил меня с улыбкой:

— Если я правильно понял, кавалер едет из Италии?

— Да, я итальянец, но сделайте милость, объясните, как вы догадались?

— О, по тому вниманию, с коим вы слушали мою болтовню.

Все рассмеялись, и я, восхищенный его остроумием, почувствовал к нему симпатию. В течение всего путешествия я брал у него уроки французской вежливости, а когда пришло время расставаться, он отвёл меня в сторону и дружески сказал, что хочет сделать мне маленький подарок.

— Вам нужно забыть слова “нет”, которое вы так часто употребляете. Это не французское слово, оставьте его или приготовьтесь отражать удары шпаги.

На пути в Париж мне более всего понравилась великолепная дорога — бессмертное творение Людовика XV, а также чистота гостиниц, проворство обслуживания, отменные постели и скромные манеры служанок, которые внушают уважение даже самым отъявленным развратникам. А найдется ли такой итальянец, кому приятно смотреть на наших трактирных лакеев с их развязностью и наглым видом? В моё время во Франции не знали, что такое запрашивать выше цены — для иностранцев там было истинное отечество. Конечно, приходилось нередко видеть акты отвратительного деспотизма, lettres de cachet[2] и прочее. Это был произвол королей. С тех пор французы завели у себя произвол народа, но разве он менее отвратителен?

X ПАРИЖСКИЕ НРАВЫ 1750-1751

По выходе из Тюильри Патю свёл меня к знаменитой актрисе мадемуазель Лё Фель, которая пользовалась в Париже шумным успехом и состояла даже членом Королевской Музыкальной Академии. У неё было трое очаровательных малюток, кувыркавшихся по всему дому.

— Я их просто обожаю, — с чувством сообщила она мне.

— По своей красоте они вполне достойны этого, хотя у каждого своё выражение лица.

— Ещё бы! Старший — сын герцога Аннеси, второй — графа Эгмонта, а самый младший появился на свет благодаря Мэзонружу.

— О, простите меня, я полагал, что вы мать всех троих.

— Вы не ошиблись, так оно и есть.

Сказав это, она посмотрела на Патю, оба рассмеялись, и, хотя мне удалось заставить себя не покраснеть, я понял свой промах.