Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Тем временем в Мадрид приехал Кверини, назначенный на место синьора Мочениго, получившего назначение в Париж. Кверини, человек большого ума и обширных знаний, отнёсся ко мне с величайшей внимательностью и уже через несколько дней сделался моим другом. Что касается Фрэтюра, то обстоятельства вынуждали его покинуть Испанию. Он всё потерял за картами, а хозяин требовал уплаты, грозясь выставить барона на улицу. Мой вконец отощавший кошелёк не позволял мне следовать побуждениям своего доброго сердца. Сии обстоятельства, и без того уже близкие к крайности, ухудшились ещё более вследствие совершённой мною нескромности, в коей я буду раскаиваться до конца жизни. Однажды утром ко мне неожиданно явился Мануччи. Он был бледен и выглядел очень взволнованным.

— Я в весьма затруднительном положении, — сказал он. — Фрэтюр, которого я перестал принимать, так как он надоедал мне просьбами о деньгах, прислал вчера письмо, в коем угрожает прострелить себе голову, если я не ссужу ему сегодня сто пистолей.

— И это беспокоит вас?

— Я убеждён, что несчастный приведёт свою угрозу в исполнение.

— Зато я не сомневаюсь в обратном. Он обращался ко мне с такой же просьбой дня четыре назад и у1рожал тем же самым, но последствий что-то не видно. Правда, он пытался спровоцировать меня на дуэль, полагая такой род самоубийства более благородным, однако я отвечал, что считаю наши силы слишком неравными, и на этом дело кончилось. Если он вздумает вызвать и вас, последуйте моему примеру или же вовсе не отвечайте.

— Это невозможно. Вот сто пистолей, соблаговолите передать их от моего имени. И пусть он напишет вексель по всей форме.

Я исполнил желание Мануччи и поспешил к барону. Передо мной был совершенно уничтоженный человек. Он с полным равнодушием принял деньги и написал вексель — это было всё, что мне требовалось. В гот день я обедал у посланника и передал бумагу Мануччи. Назавтра я снова отправился в тот же дом, но, к величайшему моему удивлению, привратник сказал мне, что все уехали. После моих настояний он признался, что получил категорический приказ ни под каким видом не впускать меня. Я возвратился домой совершенно ошеломлённый и тотчас написал Мануччи записку с требованием объясниться. Мой слуга побежал в посольство, но принёс конверт обратно нераспечатанным — граф Мануччи не велел принимать даже моих писем. Я понапрасну истязал себя, силясь найти объяснение случившемуся, пока, наконец, не явился посольский лакей с письмом от Мануччи. Туда была вложена записка барона де Фрэтюра, адресованная графу. Сей интриган просил сто пистолей, а взамен предлагал Мануччи открыть тайного его недруга, коего граф почитает за преданнейшего себе человека. Мануччи в своём письме ко мне тут же указывал на этого врага, называя, как читатель верно сам уже догадался, моё имя. Я и в самом деле был повинен в одной нескромности, поскольку имел неосторожность рассказать барону об интимных отношениях между посланником и его фаворитом. Однако же предатель преувеличил то, что я по своему легкомыслию доверил ему. Каждая фраза послания Мануччи была клубком оскорблений, и в конце содержалось требование, чтобы я покинул Мадрид в течение восьми дней.

Чувствуя себя виновным, я ответил Мануччи полным признанием и помимо извинений соглашался на любую другую сатисфакцию, какую он только пожелает. Тем не менее, я уведомлял его, что готов скорее подвергнуться любой опасности, чем покинуть Мадрид. Желая быть уверенным, что моё письмо достигнет адресата, я сам отнёс его в почтовую контору Прадо. Однако же Мануччи так ничего и не ответил мне. Досада и злость настолько овладели мною, что я два дня не выходил из своей комнаты. На третий я велел заложить карету и поехал к принцу Католика. Но привратник вежливо остановил меня и шепнул, что Его Превосходительство имеет веские причины отказать мне от дома. Я спешу к аббату Биллиарди — тот же приём. Снова сажусь в карету и еду к Доминго Барнери. Он принимает меня, но лишь для того, чтобы рассказать про синьора Мочениго, который везде называет меня пройдохой, не достойным быть принятым в хорошем обществе. Сии кинжальные удары, поражавшие моё сердце, не лишили меня мужества испить чашу унижений до дна. Я не был принят маркизом Гримальди и доном Эммануэлем до Рода. Герцог Лассада, открытый недоброжелатель посланника, допустил меня к своей особе, но единственно, чтобы просить о прекращении моих визитов. “Мне крайне неприятно отказываться от столь интересного для меня общества, как ваше, но я вынужден принести сие в жертву, требуемую правилами приличия”. После этого мне оставался один лишь граф Аранда. Несмотря на неудачно выбранное время, он принял меня с радушием и даже усадил рядом с собой — до тех пор я ни разу не удостаивался подобной чести. Это придало мне храбрости, и я рассказал ему о своих злоключениях.