Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

У Бомбака собралось весёлое общество. Сам он занимался лишь прекрасной авантюристкой, Кревкёр был пьян, а я почти не притрагивался к вину. Что касается Заиры, то она всё время сидела у меня на коленях. Утром принесли новое приглашение, однако я не взял с собой Заиру, так как знал, что будут русские офицеры и могут возникнуть поводы для ревности — ведь они имели возможность переговариваться с нею на своём родном языке! Когда я пришёл к Бомбаку, Кревкёр и Ларивьер уже сидели за столом вместе с двумя офицерами, братьями Луниными, которые сумели с тех пор достичь уже генеральских чинов. Тогда это были лишь молодые кадеты. Младший, тоненький и пригожий, словно девица, блондин, считался интимным другом г-на Теплова, секретаря кабинета. Поговаривали, будто он завоевал сию плодотворную дружбу посредством известной снисходительности. Я сел рядом с ним и получил столько знаков нежного внимания, что принял его за переодетую женщину. На высказанные мною подозрения он пожелал дать мне немедленные доказательства обратного. Невзирая на моё отвращение и видимое недовольство, Ларивьер, сей юный шалопай, показал свои подвергнутые сомнению достоинства. Позднее явились другие приглашённые, и был разложен фараон. В одиннадцать часов ещё шла игра, оставившая Бомбака без гроша. За сим последовала оргия, которую я не буду описывать, щадя чувства моих читателей. Ларивьер, ни в чём не отставая от мужчин, пила и выделывала всяческие безумства, и только мы с Кревкёром сохранили целомудрие, подобно двум добродетельным старцам, кои с философическим пренебрежением взирают на неистовства пылкой молодости.

Возвратившись домой столь же целомудренным, каковым из него вышел, я едва успел увернуться от брошенной Заирой бутылки, после чего девица начала кататься по полу, словно в припадке падучей, покушаясь разбить себе голову. Я подбежал к ней и стал звать на помощь, не сомневаясь, что она сделалась безумной. Но тут же картина переменилась — она принялась осыпать меня упрёками и бросила в лицо колоду карт, по которым будто бы узнала о моей измене. Вместо ответа я собрал карты и, швырнув их в огонь, объявил малютке, что не могу более оставаться с нею, коль скоро она покушается убить меня. Я признался, что провёл ночь у Бомбака в обществе Ларивьер, но отверг все ее обвинения, нимало не погрешив при этом против истины. После сего я улёгся в постель и почти сразу заснул. При моём пробуждении она сидела у моего изголовья и со слезами умоляла о прощении. Гнев мой рассеялся, и я оказал ей те знаки приверженности, кои столь приятны женщинам.

Через два дня после сей сцены мы вместе с малюткой отправились в Москву. Это путешествие доставило ей величайшее счастье. Я возбудил у сей юной девицы истинную страсть и вот почему: во-первых, она садилась за мой стол, что было для неё изрядным знаком внимания; во-вторых, время от времени я навещал вместе с нею её родителей; и, наконец, нельзя не сказать, что, следуя русскому обычаю, я употреблял иногда палку. Последнее там совершенно необходимо. От русских ничего не добьёшься убеждением, каковое они не в состоянии уразуметь. Слова бесполезны, всё делает битьё. Проученный раб всегда скажет: “Хозяин мог выгнать меня, но не сделал этого. Значит, он любит меня, и я должен угождать ему”. Я.взял себе в услужение казака, говорившего по-французски. Иногда он выпивал слишком много водки, и тогда я обращался к нему с укорами. Один приятель сказал мне: “Остерегитесь, вы не бьёте своего слугу, и он побьёт вас”. Почти так оно и случилось. Однажды, когда он был совершенно пьян, я изругал его последними словами и пригрозил рукой. Схвативши палку, он кинулся на меня и ударил бы, если бы я не свалил его с ног. Русский раб, столь послушный и мягкий, в опьянении страшен. Стакан водки делает его диким зверем. Вот главный порок этого народа — они слишком много пьют. Но грех сей простителен, ибо проистекает от суровости климата. Кучер, дожидающийся на улице своих хозяев, прибегает к водке, дабы облегчить для себя холод. Первый стакан влечёт за собою второй, и, в конце концов, лекарство делается хуже недуга. Если кучер поддаётся сну, то уже не проснётся. Иностранцы лишались здесь носа или уха, а то и доброй половины щеки. Однажды утром, когда я ехал в Петергоф, мне попался навстречу один русский, который вдруг, набрав снега, кинулся ко мне и, сильно схватив меня, стал тереть моё левое ухо. В первую минуту я хотел защищаться, но, к счастью, всё-таки понял, что его подвигнуло на сие чувство жалости. В самом деле, ухо моё стало замораживаться, и добряк понял это по выступившим белым пятнам.