Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

За время моего пребывания на берегах Невы я имел возможность убедиться, насколько образованные русские, или почитающие себя за таковых, ценят французские книги. Впрочем, под сим именем почитаются лишь произведения Вольтера, который для московитов представляет всю французскую литературу. Великий писатель посвятил императрице свою “Философию истории”, написанную, как он утверждал, нарочито для Екатерины. Уже через месяц после сего в России было напечатано три тысячи экземпляров этого сочинения, распроданных за одну неделю. Каждый знавший по-французски держал книгу в кармане, как молитвенник. Знатные особы только и рассуждали, что о Вольтере, и клялись его именем. Прочитавшие сие сочинение полагали себя обладателями боговдохновенного знания, почти как сам автор. Эти русские заставили меня вспомнить остроумное изречение одного римского прелата, который говаривал: “Остерегайтесь вступать в спор с человеком, прочитавшим за всю жизнь лишь одну книгу”. Следуя его наставлению, я с. невозмутимостью наблюдал сей бурный поток восторгов.

Однако пора уже приступить к рассказу о моей встрече с императрицей. Граф Панин, воспитатель наследника, как-то раз спросил меня, уж не собираюсь ли я уехать, не представившись Её Величеству. Я ответствовал, что опасаюсь быть лишённым такового счастия из-за отсутствия рекомендаций. На это граф указал мне сад, где императрица имеет обыкновение прогуливаться по утрам.

— Но, помилуйте, как же мне подойти?

— Можете не беспокоиться этим.

— Да ведь я не известен Её Величеству...

— Ошибаетесь, она видела и уже отличила вас.

— Всё равно, я никак не осмелюсь подойти к императрице без постороннего содействия.

Граф условился со мной о дне и часе, и в назначенное время я прогуливался, созерцая убранство сада, где по аллеям было расставлено множество статуй самой жалкой работы. Горбатые Аполлоны и тощие Венеры перемежались Амурами, изваянными по образцу гвардейских солдат. Добавьте к сему уморительную путаницу имён мифологии и истории. Помню одну безобразно ухмылявшуюся фигуру с надписью “Гераклит”. Старец с длинной бородой назывался Сафо, а старуха — Авиценной. Я перестал хохотать, лишь когда надобно было приблизиться к императрице. Она шла в сопровождении нескольких дам, предшествуемая Орловым. Рядом с нею был граф Панин. После первых комплиментов она спросила моё мнение о саде, на что я лишь повторил свой ответ прусскому королю, интересовавшемуся тем же предметом.

— А надписи, — присовокупил я, — очевидно помещены для обмана невежд и увеселения тех, кто знаком с историей.

— Все эти имена совершенно ни о чём не говорят. Здесь просто посмеялись над моей бедной тёткой. Надеюсь, вы имели возможность увидеть в России вещи не столь комические, как эти статуи.

— Мадам, то, что может вызвать улыбку, ни в коей мере не сравнимо со всем остальным, заслужившим восхищение чужестранцев.

Во время разговора мне удалось упомянуть о короле Пруссии и превознести его. Императрица заставила меня рассказать о всех моих беседах с Фридрихом. Потом речь зашла о предполагавшемся турнире, в коем должны были участвовать самые славные воины Империи. Екатерина спросила, приняты ли подобные празднества в моём отечестве.

— Всенепременно. Тем более, что венецианский климат способствует увеселениям сего рода. Хорошие дни у нас столь же обычны, сколь они редки здесь, хотя путешественники находят, что ваш год всегда опаздывает.

— Совершенно справедливо, у нас год на одиннадцать дней старее.

— А не полагает ли Ваше Величество, что введение в таком необъятном государстве грегорианского календаря было бы достойнейшим новшеством? Ведь Вашему Величеству известно, что он принят всеми странами. Даже Англия в течение последних четырнадцати лет одиннадцать раз упраздняла последние февральские дни, что принесло её правительству несколько миллионов. Европейские державы с изумлением видят господство старого стиля под эгидой государыни, стоящей во главе церкви, и при наличии Академии Наук. Полагают, что Пётр Великий, установивший первое января началом года, отменил бы и старый стиль, если бы не почитал себя обязанным следовать примеру Англии.

— Но Пётр, — прервала меня императрица, — не был учёным.

— Зато он обладал значительно большим — великим разумом и выдающимся гением. Какое умение вести дела! Какая решительность! Какая смелость! Он преуспел во всех своих начинаниях, благодаря уму, позволявшему избегать ошибок, и силе характера, способного бороться со злоупотреблениями.