Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

Я был доволен его предложением, но не воспользовался им, а только сказал, что перестал играть, получив прибыль в четыреста луидоров, и, поскольку он тоже в выигрыше, советую последовать моему примеру. Однако же Кроче продолжал искать простаков и, не находя таковых, пустился на риск, увлёкшись зелёным сукном больших банков, и стал проигрывать всё больше и больше. Тем не менее, его расположение нисколько не соответствовало состоянию дел: он не терял аппетит и наслаждался своей прелестницей, которая, впрочем, ни о чём не подозревала.

Через три недели исчез его секретарь, это было началом всеобщего бегства. По прошествии ещё двух дней уволилась камеристка, последовавшая примеру двух лакеев. Я предвидел судьбу Кроче и его жены и уже не мог покинуть их. Буквально за несколько дней Кроче проигрался до последнего экю. Было потеряно всё: кольца, часы, столовое серебро, драгоценности. Он продал все свои пожитки и даже платья бедной женщины, желая в последний раз испытать судьбу, однако, несмотря на явное плутовство, происходившее к тому же в моём присутствии, фортуна отвернулась от него. Проиграв последнее экю, Кроче сделал мне знак, приглашая следовать за ним. Мы вышли и минут десять прогуливались в молчании. Наконец, он сказал с отчаянием в голосе:

— Одно из двух — или я прострелю себе голову, или же надо немедленно скрыться.

— Куда ты поедешь?

— В Варшаву. Я знаю, ты позаботишься о моей жене. Не утаивай от неё моих бедствий. Скажи, что я отправился искать удачи в другом месте, и если счастье улыбнётся мне, сразу же вернусь к ней.

— Я собирался в Париж.

— Она последует за тобой. Я буду писать на адрес твоего брата.

— Несчастный! Что ты будешь делать в Варшаве? Ведь ты лишился буквально всего.

— Ещё не знаю, но я лучше умру, чем возьму у тебя хоть одно экю. Мне остаются только эти четыре луидора, и, может быть, с ними я богаче, чем два месяца назад. Прощай! Оставляю тебе Шарлотту. Бедное дитя, зачем только она встретилась со мной!

Прослезившись, он расцеловал меня и удалился. Без белья и без плаща, в шёлковых чулках и с тростью, он отправился, словно на прогулку, прямо в Варшаву! Здесь был весь Санта-Кроче. Я же оставался безмолвным от удивления и печали. Как явиться с сей ужасной новостью к молодой женщине накануне родов? Как сказать, что она может быть никогда не увидит этого несчастного, составляющего для неё предмет обожания? И всё-таки я благодарил небо, устроившее так, что я познакомился с ней до катастрофы, и тем самым оставившее средства для её спасения.

По возвращении я сказал, что нам придётся обедать без Санта-Кроче, потому что он в самом разгаре партии, которая окончится не раньше полуночи. После трапезы я предложил ей руку для прогулки и по дороге спросил, подготавливая почву для тяжкого известия, что она подумала бы о своём возлюбленном, если бы он, оказавшись случайно скомпрометированным в деле чести, предпочёл гибель бегству.

— Ему нужно было бы, не колебаясь, бежать, сударь. Боже мой, да ведь вы говорите о Санта-Кроче! Пусть он немедленно уезжает! Прежде всего, жизнь! Удар жесток, но я вынесу, ведь у меня есть друг, не правда ли? — и она взяла меня под руку.

— Да, у вас есть истинный друг. Я не могу сообщить вам ничего более о Кроче, вы уже всё угадали. Он скрылся, и его последние слова были: “Оставляю на тебя Шарлотту, лучше бы она никогда не знала меня”.

Пока я говорил, у неё лились слёзы, затуманивавшие лазурь её прелестных глаз. Волнение лишило её дара речи. Наконец она сказала:

— Ах, даже в несчастии мне сопутствует удача, ведь вы не покинете меня?

— Клянусь вам, прекрасная Шарлотта, не оставлять вас до тех пор, пока вы не соединитесь с избранным вами супругом.

— А я обещаю вечную признательность и послушание любящей дочери.

Мне удалось устроить продажу оставшегося от Санта-Кроче немногого белья и его кареты, после чего мы поехали в Париж. Моя прелестная воспитанница оказывала мне полное доверие, на которое я отвечал отеческой нежностью, что премного ободряло её, поскольку репутация моя могла породить некоторые сомнения. Дабы укрепить меня в подобном расположении, она часто повторяла:

— Я никогда не любила никого, кроме Кроче, и пока он жив, не буду принадлежать никому другому.

Её чувство признательности ко мне было столь же искренне, как и любовь к Кроче, и сознание, что я действительно достоин его, вызывало во мне неведомое до сих пор удовольствие. Я с изумлением убеждался, что целомудренные радости сердца сильнее чувственных наслаждений, хоть иногда и мечтал о более существенной награде и с опьянением отдавался надежде на счастливое будущее. Однако судьба решила иначе, и оставалось уже недолго до того часа, когда мы должны были расстаться навеки.