Любовные утехи русских цариц

Петр I никогда на пешую прогулку без толстой палки с набалдашником не выходил. Эта картина так въелась в память, что столетье спустя знатные вельможи во главе с историком Котошихиным сокрушались: «Эх, не хватает дубинки Петра!», чтобы поучить нерадивых. Больше всего его палка «погуляла» по спинам его поваров. Так, он однажды чуть ли не до полусмерти отколотил этой палкой своего обер-кухмистра Фельтона за то, что тот у него кусок сыра сожрал. Сцена нам так представляется: сидит Петр за своим десертом перед большой головкой мембургского сыра, который уплетает с аппетитом, потому как очень его любил. Кончил трапезу, губы рукавом камзола, ну, может, и салфеточкой с царской монограммой вытер, вынул из кармана два прибора, которые всегда с собой носил: хирургические и математические инструменты. Ну, хирургические в сторону отложил, не всегда же подданным зубы вырывать, что весьма любил делать, и нередко придворные, подлизываясь к царю, подсовывали ему для этой операции своих жен со здоровыми зубами, а из математического вынул мерочку, тщательно измерил оставшийся кусок сыра и в записную книжечку для памяти записал. А то за государственными делами ненароком и позабудешь. И пошел почивать после обеда, все царицы и цари всегда это делали, неутомимый на работу Петр исключением не был. Не склонный к каким-либо гастрономическим разнообразиям, назавтра требует тоже сыра. И что вы думаете? Негодяй повар Фельтон подает ему прежний кусок сыра, только на несколько сантиметров укороченный. «Ах ты, такой сякой, сожрал мой сыр», — закричал Петр, и пошла гулять дубинка по спине провинившегося повара.

А как же? «Не укради!» — говорит божеская заповедь. Петр, когда сам уставал дубинкой спины молотить, передавал ее своему денщику, а было их у него двадцать штук — молодцы-красавцы, все молодые, сильные, на кулачных боях воспитанные, не влюбиться в них придворным дамам было невозможно. Недаром позднее Елизавета Петровна одного такого денщика с радостью взяла к себе в фавориты.

Денщики Петра для разных целей служили, один особенно отличался в наказании провинившихся петровской дубинкой. Нам не удалось ее, эту дубинку, ни в музеях отыскать, ни в описаниях современников с ее внешним видом познакомиться, но не исключено, что она, наподобие посоха единорога Ивана Грозного или эфеса шпаги Наполеона Бонапарта, каменьями драгоценными была украшена. Впрочем, не уверены, к драгоценным камушкам Петр особого пристрастия не имел и этим (хотя не только этим) отличался от всех царей и королей.

А вот у Екатерины Великой повара и кухонная челядь продукты крали безбожно. Воруй — не хочу! И раз, когда, гуляя по саду, она обнаружила под окнами дворцовой кухни мальчишку, оказавшегося внуком ее главного повара, уплетавшего из четырех тарелок сразу яства с царского стола, она сие занятие не прервала, а добродушно заметила: «Ну, кушай, я тебе мешать не буду!»

И у нее, нашей доброй матушки государыни, можно было слугам неплохо добром поживиться. «Живи сам и дай жить другим», — говаривала Екатерина. То-то кандидаты в слуги наперебой к ней стремились и годами своей очереди дожидались. Один такой кандидат, человек весьма образованный и кумекающий на трех языках, так пристал к Голицыну с просьбой получения сей должности, что когда тот развел руками за неимением вакансии, кандидат не унялся: «Ну хоть за канарейкой ходить!» — «Что тебе даст хождение за канарейкой?» — поинтересовался Голицын. «Как что? Я смогу прокормить себя и свою семью», — ответил кандидат.

Но пора кончать, однако, наше балагурство и вернуться к Анне Иоанновне, о которой мы сказали, что хотя она и могла сгоряча жизни лишить, но в общем-то была женщиной доброй, не особенно в застенки Бирона заглядывавшей, а всецело занятой своей неземной любовью к этому человеку. Ни днем, ни ночью, бедному, своими женскими притязаниями покою не давала, так что он уж и тяготиться излишней любвеобильностью Анны Иоанновны начал, о чем в разговорах с доверенными лицами упоминал, да старался подольше в конюшне задерживаться.