Любожид

– Сволочь! – сказал Игунов в кабинете Кузмичева. – Мою книгу читает! – и протянул Гольскому бокал за новой порцией коньяка.

– «Сионистским проискам не суждено увенчаться успехами! – продолжал выкрикивать Герцианов с тумбы, держа в руках книгу «Иудаизм без грима». – Гневом и массовыми протестами отвечают наши советские трудящиеся евреи на клеветнические измышления Тель-Авива о так называемом положении евреев в СССР…»

Но тут Герцианова сдернули с тумбы, дали по печени и по шее, и старик полетел носом по тротуару.

Победа «рабочего класса» была полной и неоспоримой.

Глава 19 24 часа до отъезда

…этот удел народа гонимого, преследуемого, ненавидимого, презираемого, как ни тягостен по-человечески, не страшен для судьбы Израиля, самому бытию которого ничто не может угрожать. Он находится под высшей охраной и защитой Божественной.

Протоиереи Сергий Булгаков, «Христианство и еврейский вопрос»

Женщина бесконечно благодарна мужчине за совокупление, и когда в нее втекает мужское семя, то это – кульминационная точка ее существования.

Вейпигер

Если бы еще месяц назад кто-то сказал Рубинчику, что придется ему пережить за сутки до отъезда из России, он рассмеялся бы этому человеку в лицо и назвал бы его сочинителем мелодрам. Тем паче что тогда, месяц назад, Рубинчик с жестким и типично еврейским максимализмом отсек себя от всех адюльтеров – ради своей Книги. Да и после того памятного визита к Вареньке в Мытищи он ей больше не звонил и в Мытищи не наведывался. Ну, случилось – сорвался в день получения овирского разрешения, но чем быстрей Варя забудет о нем, тем лучше для нее. И, если честно, для него тоже. К тому же и некогда уже заниматься этими делами – сутки остались до отъезда…

Но Ее Величество Жизнь не боится ни мелодрам, ни их снобистских критиков, наверно, она, эта Жизнь, из принципа не могла позволить Рубинчику уехать из России просто так, за здорово живешь. А иначе как еще можно объяснить то, что случилось с ним в тот по-зимнему метельный день 21 октября 1978 года?

Утром, когда Рубинчик сказал жене, что у него «есть канал» для передачи его Книги на Запад, он просто соврал, чтобы успокоить Нелю. Никакого канала не было, да и откуда ему было взяться? Даже простое приближение к иностранным корреспондентам и дипломатам было в то время чревато арестом или как минимум допросом в КГБ. Ведь все без исключения иностранцы были в Москве под гэбэшным «колпаком», и арест Щаранского подтвердил это ясней ясного. Стоило Щаранскому приблизиться с каким-то самиздатом в руках к американскому не то дипломату, не то журналисту, как его тут же взяли и влепили 13 лет! А если бы у Щаранского была в пакете такая Книга?

Нет, ни к каким иностранцам Рубинчик не станет обращаться! Пока никто, кроме Нели, не знает о существовании Книги, у него еще есть шанс выбраться из этой страны живым. Правда, Неля поставила ультиматум – или они едут без Книги, или она и дети едут отдельно, первыми, а он – как хочет. Рис ковать детьми ради его «дрянной Книги» она не желает!

Ну, что касается риска, то Неля, конечно, права. Если таможенники обнаружат у них эту Книгу, ни он, Рубинчик, ни его дети уже никогда не увидят советскую границу с внешней стороны. А он, конечно, поедет совсем в другую от границы сторону. Но именно это и говорит о важности Книги! Кто позволил Неле так называть его Книгу?! И вообще Неля стала последние месяцы какой-то истеричной, вздрюченной…

Занимая себя этими размышлениями, Рубинчик работал, не ощущая холода. Он стоял у самодельного верстака в своем бывшем гараже, который вмеcте с машиной уже перешел к новому владельцу формально, а завтра перейдет и наделе. Но сегодня у Рубинчика еще были ключи от гаража, и теперь, стоя у верстака, он маленькой стамеской углублял внутреннюю полость ручки обувной щетки. Еще ночью, когда Неля спала, а Рубинчик проявлял свои фотопленки, он стащил в передней эту старую сапожную щетку и предусмотрительно сунул ее в портфель, а теперь, приехав в гараж, расщепил ручку щетки на две части – аккуратно, по шву. Одну половинку, которая держала черную от ваксы щетину, он отложил в сторону, а вторую зажал в тисках и выстругивал изнутри с той осторожностью, с какой, наверно, Страдивари делал свои скрипки.