Любожид

– Артур Коваль, – представился он и кивнул на боковой вход в вокзал. – Пойдем в наш загальничек[20]…

Но на входе была табличка «Посторонним вход воспрещен», и Степняк отрицательно покачал головой:

– Ни в жисть!

– Почему? – удивился Коваль.

– Ты думаешь – жиды дурней нас? Ты их пасешь, а они тебя. Пока мой скокарь не знает, шо я по его душу приехал, – еще ладно. Но если я к вам в контору зайду, а вас там двадцать, наверно, гавриков[21] кантуется, так мой жидок уже через десять минут будет знать, что ему тут прокайнать[22] не светит. И уйдет в бега. У них же куплено все, у этих жидов, даже милиция. Не так, что ли?

– Ну, не все… – обиделся Коваль, не отрывая взгляда от бутылочного горлышка, торчавшего из кармана Степняка. – Как твоего скокаря фамилия?

– У него фамилий – вагон, – усмехнулся Степняк. – Я в угрозыск ни одной не дал, потому что это порожняк[23]. Он сегодня по одной ксиве[24], завтра по другой, а поедет, конечно, по такой, которой никогда не пользовался. Нет, я сдал в угро только словесный портрет и фото. Но пока они размножат и разошлют – ты же знаешь, как у нас делается. Сто лет пройдет. Потому я сам сюда приехал… Если хочешь дернуть[25], пойдем в парадняк, а то я вже замерз…

Через двадцать минут, распивая с Ковалем поллитровку в подъезде ближайшего к вокзалу дома, Степняк исподволь выяснил структуру пропускной системы Брестской таможни. Прибывающие со всех концов страны эмигранты натыкаются на полное отсутствие информации. Никаких справочных бюро и никакой администрации. С предателями Родины никто в разговоры не вступает. Все начальство – по ту сторону дверей, на которых таблички «НЕ ВХОДИТЬ» и «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Билеты продаются только в вагоны, идущие через Варшаву и Братиславу, а в прямые вагоны до Вены – никогда, такой приказ из Москвы. Запись в очередь на таможенный досмотр – только через грузчиков. Очередей три: проверка грузового багажа на грузовой таможне станции Брест-Товарная, что в пяти километрах от вокзала; проверка сверхлимитной ручной клади (каждый эмигрант может иметь при себе только один чемодан, а остальные чемоданы нужно сдать в грузовой вагон) и личная проверка перед выходом на посадку.

– И на каждой проверке из них капусту молотят[26] – только успевай считать, для того все и сделано, – с завистью говорил Артур. – Нам, конечно, ни хера не достается, мы же наружняк, охрана. Ну, иногда начальник таможни подбросит на пол-литра, но это так, для форса, как барин холуям, е… твою мать! А сами они такие бабки тут делают – не поверишь! Тока шоб на личный досмотр попасть – 400 рублей. Понимаешь? А без этого будешь тут хоть неделю в очереди сидеть – хер даже в зал впустят. И я на этих жидов удивляюсь – сидят, понимаешь, с детьми, на морозе, а деньги экономят. И главное, чего экономят, если все равно уезжают?

– Может, у них нету? – сказал Степняк, полусидя на пыльном подоконнике лестничной площадки. За окном была все та же вокзальная площадь с еврейским табором.

– Да ладно! Ты шо?! – воскликнул Коваль. – Шоб у жидов денег не було? Я тут шесть месяцев роблю, еще случая не було, шоб кто-то не заплатил! Сидят одну ночь, другую, а опосля видят, шо за так их очередь никогда не дойдет, и находят гроши. У крайнем случае бегут на телеграф и своим сродственникам звонят, шоб те им «молнией» прислали. Не, это ш жиды! Ты б видел, какие они вещи вывозят! Особенно с Кавказа. За Среднюю Азию я не говорю – те одни казаны везут, шоб баранину варить. Как цыгане – по десять детей и кастрюли. Но с Кавказу! На грузовой таможне как их контейнера начинают проверять – там такая мебель, как у музее! Ну, канешно, грузчики там свое дело знают. Выкинут из контейнера усе так, шо хозяин на себе волосы рвет – умора смотреть! Он уже сколько хочешь заплатит, только шоб ему гарнитур не разбили! Или пианино. А тогда они начинают обратно у контейнер складывать, а оно, канешно, не влезает. Пианино не влезает, диван не влезает – ну, цирк! Мастера! Тут он опять сотенные им отстегивает, шоб оно улезло. Говорят, десять кусков надо дать, шоб на эту работу попасть. И за месяц можно их обратно взять. Но я с армии, у меня таких грошей нету.

– Ладно, на, ополовинь! – Степняк передал Ковалю бутылку, в которой было еще граммов сто пятьдесят, тот ногтем отметил половину, сказал «Будем здоровы!» и прямо из горлышка выпил точно свою долю, а остальное вернул Степняку.

– А перед посадкой, на личном досмотре тоже берут? – осторожно спросил Степняк, отирая ладонью горлышко бутылки.

– Кто? – не понял Коваль.

– Ну, я имею в виду: чтобы в список на досмотр попасть, нужно четыре сотни кинуть. Так?

– Так.

– А может мой скокарь кому-нибудь тыщу кинуть, чтобы мимо списка пройти?

– Нет, не может! – уверенно сказал Коваль.

– А пять тыщ?

– Нет. Еще больше наколется!

– Почему ты так уверен? За дружбу! – И Степняк, откинув голову, запрокинул над ней бутылку и вылил водку прямо себе в горло.

– Силен! – восхитился Коваль.