Любожид

Рубинчик поставил на землю бутылку водки, встал с чемодана и пошел к ней сквозь любопытно примолкшую толпу. Ее глаза заметили это движение, опознали его и радостно и тревожно вспыхнули ему навстречу синим светом.

– Ты с ума сошла? Зачем ты приехала? – сказал он, подходя.

– Здравствуйте, – ответила она. – Я привезла еду вашим детям. Доктор Яблонская передала… – И Варя протянула ему две авоськи. В них были те самые пакеты из Елисеевского магазина, которые сутки назад Рубинчик вручил доктору Яблонской в Сокольниках, в больнице.

– Но как же ты… – И вдруг до Рубинчика дошел смысл этой продуктовой посылки. – Она… она не сделала ничего?

– Она просила передать, чтобы вы не беспокоились, – сказала Варя. – Она поможет мне вырастить ребенка. У нее нет внуков, и она… Вот, возьмите эти продукты…

Варя говорила еще что-то – сбивчивое и растерянное, словно извинялась за то, что не сделала аборт и не убила их ребенка. Но он уже не слышал ее слов, точнее – не различал их. Он смотрел в ее синие скифские глаза, и жаркий испанский мотив снова всплывал в его душе и крови, и все напряглось в нем и вздыбилось, даже волосы на груди. Однако на сей раз он пересилил себя:

– Ты должна уехать.

– Я хочу вас проводить… – сказала Варя.

– Ты должна уехать немедленно! – сказал он еще жестче, заглушая в себе испанский мотив и дикую, бешеную вспышку желания.

И вдруг Варя улыбнулась:

– Вы не можете меня прогнать, Лев Михайлович. Это же моя страна. До границы.

И какая-то новая, незнакомая Рубинчику твердость была в ее тоне и даже в улыбке. Словно она княжеским жестом очертила свои владения до шлагбаума брестской границы и стала тут твердо, как Ольга – княжна и воительница Древней Руси.

«Бам! Бара-рира-рира-бам! Барабам!» – словно роки вызов на битву грянули равелевские барабаны в душе и в пульсе Рубинчика. И повели его выше, выше: «Парира-бам-ба-ба-бам!…»

– Не преуспев в военном деле, хазарские евреи наверстали потери любовью, – сказал за спиной Рубинчика чей-то громкий голос.

Рубинчик резко повернулся. Неподалеку все в той же компании минчанина-отказника, грузинских богатырей Каташвили и всех остальные знакомых и незнакомых Рубинчику эмигрантов теперь разглагольствовал голубоглазый художник Павел Коган.

– Мы далеки от Сиона, но до нас дошел слух, что по множеству наших грехов спутались подсчеты, – говорил он. – Так ровно тысячу лет назад писал хазарский иудейский царь Иосиф в Испанию одному испанскому еврею-министру…

Рубинчик взял Варю за руку.

Но и уводя ее с площади в темноту какой-то боковой улицы и там, на снегу, снова отдаваясь в полную власть этому испанскому мотиву и жадной, скифской, засасывающей силе Вариных ласк, Рубинчик ясно и точно знал, что слова хазарского царя «мы далеки от Сиона, но до нас дошел слух…» – эти слова никто и никогда не диктовал ему.

Он писал их сам – тысячу лет назад.

Он был тогда Иосифом.

Глава 24 Ошибка царя Иосифа

В огромный котел сложного химического состава – в психику русского народа – вливается струя другого, не менее сложного состава – еврейская; какой разумный человек решится сказать, что получится в результате этой безумно сложной химической реакции?… Бог один может судить, вредную или полезную реакцию он производит…

Михаил Гершензон – Василию Розанову, 26 декабря 1912 г.