Любожид

И тогда он сам стал ласкать ее, стал гладить рукой ее тело, и грудь, и соски, и живот, и опушку ее «фарджи» – так, что закрылись в истоме глаза ее и аркой восстало тело ее на стеганом шелковом матраце. Но когда, ликуя, расколол Иосиф своими коленями ее чресла и вознес над ними свой ключ жизни, возбужденный и трепещущий от нетерпения, потоки слез вдруг брызнули из серых глаз этой русской наложницы, и забилась она в руках его, и – впервые – открыла уста свои, говоря и прося его:

– Нет! Не надо! Не делай этого! Заклинаю тебя Богом твоим! Не делай этого! Прошу тебя!

Иосиф от изумления удержал решительный удар своих бедер.

– Откуда ты знаешь мой язык?

Она не ответила на вопрос, а продолжала молить:

– Мне только десять лет! Прошу тебя – не делай этого!

– Кто ты? – спросил он. – Кто отец твой?

– А ты отпустишь меня?

– Хорошо. Я отпущу тебя, не плачь.

– Ты обещаешь?

– Я уже обещал, ты же слышала. Царь не повторяет своих слов. Перестань же плакать.

Она перестала. Она встала, завязала на груди шнурки своих накладных коробочек, надела одежды свои и заколола их на плечах. Потом вскинула на Иосифа свои серые глаза и сказала сухим и почти властным голосом:

– Прикажи своим воинам пропустить меня!

– Но ты еще не сказала мне, кто ты и кто твой отец? И откуда ты знаешь язык мой?

Стоя у выхода из шатра, она сказала:

– Меня зовут Ольга. Ты еще услышишь обо мне. А теперь выполни свое обещание, сын Царя!

Он выполнил свое обещание – он отпустил ее. Но с тех пор и до последнего дня своей жизни жалел Иосиф об этом глупом поступке, о той минуте жалости. Он никогда не узнал в доподлинности, та ли это Ольга стала после смерти Игоря киевской княжной. Но то, что с первых лет своего княжества эта Ольга старательно не замечала всех мирных жестов Иосифа, а затем – против всякой мудрости и выгод союза с Иосифом – заключила против него союз с Византией и даже поехала ради этого за тридевять земель в далекий Константинополь на поклон к Константину Багрянородному – все это подтверждало самые худшие опасения Хазарского Царя. И тогда, только тогда, уже на склоне лет своих, понял Иосиф простую и вековечную мудрость: женщина никогда не прощает мужчине этого. Женщина может принять от мужчины насилие, побои, плохую пищу и даже похлебку из ячменя и все равно пойти за ним на смерть и огонь, но пренебрежение женщина не прощает даже Царю. А мести за это пренебрежение она посвятит всю свою жизнь, положив на алтарь этой мести не только изощренность своего ума, силу своих воинов и судьбу своих детей, но и судьбу всего своего народа.

Не сумев отомстить Иосифу при жизни своей, Ольга воспитала в ненависти к нему сына своего Святослава. И дух Ольги не успокоился, пока не указал Святославу вероломный путь на Итиль.

– Поворачивай войско, – сказал Царь своему первому заместителю, хакан-беку.

Но слух его уже уловил в воздухе и степном шуме новый звук. Он еще не знал, что это за звук – топот ли коней дружины Святослава, который, заключив тайный союз с царем печенегов, взял и войско его печенежское, бесчисленное, как песок на берегу моря? Или это откуда-то с неба пролилась на него странная музыка судьбы с ее неотвратимыми ударами роковых барабанов?

«Бам! Пара-пара-пара-бам! Бара-бам!… Пара-рара-рара-рара-бам!…»

«Господи! Помоги мне!» – молча возопил Иосиф к своему еврейскому Богу.

Но только странная роковая музыка отвечала ему с высоты сухого неба.

И записано в русской «Повести временных лет» о 965 годе:

«Иде Святослав на казары. Слышавше же казары, изидоша противу с князем своим каганом, и сътупишися битися: и бывши брани, одоле Святослав казаром и город их Белу Вежу взя. И ясы победи и касогы».

И записано мусульманским историком ибн-Хаукалом о 358/968-969 годах и походах русов, которые:

«…ограбили Болгар, Хазаран, Итиль и Семендер и отправились тотчас в Рум и Андалус… Русы разрушили все это и разграбили все, что принадлежало людям хазарским, болгарским и буртасским на реке Итиле. Русы овладели этой страной, и жители Итиль искали убежища на острове Баг-ал-Абваба, а некоторые в страхе поселились на острове Сия-Кух (Мангышлак, Каспийское море)».

И записано российским историком академиком В. Григорьевым в 1834 году: