Любвеобильный джек-пот

Родители от него отказались еще в роддоме. Не родители, а родительница, правильнее сказать. Отца-то никто и никогда не видел и не знал. А вот мамаша...

Не захотела, короче, она – колесящая по жизни с дальнобойщиками – взваливать на себя такую вот обузу в образе вопящего и пускающего слюни карапуза.

– Это же конец личной жизни! – воскликнула она в больнице и непонимающе захлопала длинными ресницами небесно-голубых глаз.

И как это, правда, ее не понимают? Все же очевидно, а они ругаются, стыдят, призывают...

О том, что мальчишка скитался по детским домам с рождения, она, конечно же, не знала и не догадывалась. А может, и не помнила уже о нем давно, как-то стерлось из памяти бегом тяжелых колес на сотом километре.

А бедный Сашка поскитался за свои десять лет!..

То ли у него в крови была такая вот цыганщина, доставшаяся в наследство от непутевой матери. То ли судьбой все это заранее было предопределено, но нигде и никогда он не жил больше года. Кочевал из одного детского дома в другой, от одних приемных родителей к другим. Его же брали, и даже в очередь на него становились, так был хорош, паршивец. А он вот никак не приживался нигде, как капризный экзотический цветок...

– Почему? – спросила она его днем позже, тайком уведя в соседнюю с отделением столовую. – Почему ты так нигде и не жил больше года? Что за любовь такая к передвижениям.

– Не-а, это не любовь. – Сашка громко стучал ложкой о дно тарелки, из которой он в мгновение ока вылакал борщ. – Это как раз, напротив, неприязнь, во! Неприязнь и позиция непримирения.

– Чего, чего?! – Лия вытаращилась на него с изумлением, о том, что один из приемных родителей был психолог с ученой степенью, она тогда тоже еще не знала. – Какая позиция?!

– Непримирения. Бунт своего рода против произвола взрослых! – Он улыбнулся ей неподражаемой своей улыбкой. – Вы ведь все такие разные, знаете... Кто требует чистоплотности физической, кто моральной, кому насрать и на то и на другое, ему бы денег побольше в дом приносили.

– Какие же с тебя-то деньги можно было брать?! – Она вообще уже ничего не понимала.

– Как какие?! Самые обыкновенные! Те, что я заработал... Вы позволите, я второе съем, остывает же, – его худые руки юрко выскочили из широченных рукавов, ухватились за край тарелки с картошкой в хороводе трех огромных шницелей и потянули. – Вы простите меня за те оскорбления, что я, не сдержавшись, выпалил в момент душевного потрясения. Я же не знал, что вы так благородны...

Было от чего сойти с ума! Лия и сошла. И возилась потом с ним не месяц и не два, а много больше. Для начала нашла для него достойное место среди самых лучших детских домов. Потом долго и плодотворно общалась с директрисой и о том, чтобы внимание было уделено, и о том, чтобы не обижали, и о многом, многом другом...

Она и подарки ему возила туда по выходным. Когда из одежды, когда из еды, хотя и возмущались работники детского дома. У них же все буквально было, зачем это, это уже лишнее!

А она все равно возила Саньке то рубашки, то свитера, то джинсы, то печенье, то тортики. Он принимал ее подарки всегда с благодарностью. И ждал ее почти каждый выходной, повиснув на кованых воротах детского дома.

Они подолгу гуляли, когда она приезжала. Парк там был великолепный, с аккуратными дорожками, газонами, клумбами и парой крохотных фонтанов. Было много скамеечек и площадка для настольного тенниса. Сашка усаживался прямо на стол и, восторженно сверкая глазами, рассказывал ей обо всем. И вот однажды вдруг ни с чего и назвал ее мамой. Смутился поначалу, извинился и ушел спустя пять минут. А Лия опять проревела большую часть ночи.

Потом с его великолепных губ еще несколько раз срывалось его осторожное «ма».

И вот как-то однажды, муторным осенним утром, занавесившимся от всего мира плотной сеткой холодного дождя, Лия поняла, что хочет, чтобы этот мальчишка жил с ней рядом. Чтобы, просыпаясь воскресным утром, осторожно скребся в дверь ее спальни и громким шепотом просил горячих блинчиков. Чтобы приносил двойки и прятал от нее дневник, привирая, что сдал его на проверку. Чтобы гонял в футбол на соседнем стадионе и приходил потом домой с разбитыми коленками и вспотевшим чубом. И рассказывал бы ей о том, как Серега сбил его у самых ворот. Ну и пускай, ему же совсем, совсем не больно. И морщится он совсем не от йода, а оттого, что в глаз ему пыль попала, когда...

Ничего этого не случилось в ее жизни. Ни в ее, ни в Санькиной.

Она попросту опоздала.

Хотела, что называется, как лучше, а получилось как всегда.

Хотела сделать ему сюрприз, постепенно собирая документы на усыновление, а он в это время обдумывал план очередного своего побега. И ведь убежал! Да так далеко, что она его еле нашла. А когда нашла, оказалось, что снова опоздала.

Санька влип в чудовищную историю с грабежами торговых палаток, с избиением сторожей, со сбытом краденого. Ужас просто какой-то! Нет, сначала он связался с ребятами, много старше его по возрасту, и скитался с ними по стране, а потом уже влип в эту историю.