Любвеобильный джек-пот

С Сушковым Александром Александровичем она впервые встретилась в подвале восьмиэтажного дома. И не встретила даже, а отловила. Юрким оказался, мерзавец. Просто, как угорь, скользил меж пальцев. Великих сил ей тогда стоило удержать его за грязный капюшон хлипенькой курточки. Та трещала по швам, но не поддавалась. Вынырнуть из рукавов и убежать, оставив нехитрую одежонку в руках ментовской суки, так называли ее за глаза беспризорники, он не смог. Куртку стало жалко, как потом он признался ей, шмыгая сопливым носом. Больше-то одевать было нечего.

– Стой ты, гаденыш! – прикрикнула Лия, вцепившись в его запястье, такое худющее, такое синее, что казалось прозрачным. – Куда рвешься-то?!

– Отпусти, сука! – звонким голосом солиста из пионерского хора прокричал в ответ тогда Сашка. – Все равно убегу!

– Куда, господи?! Куда же вы все бежите?! – уже тогда ей вдруг сделалось его жалко, и за ручки его тоненькие, и за шейку слабенькую, что, как карандаш в стакане, болталась в растянутом вороте грязного свитера с чьего-то плеча. – Куда, ребенок?! Не навалялся под трубами этими? Чистой постели тебе не надо? Поесть не надо?..

– Да! – фыркнул он тогда недоверчиво и глянул на нее исподлобья своими чистыми небесной голубизны глазищами.

И так он глянул, что внутри у нее мгновенно все перевернулось не по-хорошему.

– Жрать! Дадите вы жрать, как же! – продолжил возмущаться звонкоголосый Санька, по-прежнему вырываясь из ее рук, но делал это уже без былого азарта, по привычке скорее. – По мордасьям насуете да в обезьянник сунете, а потом по детским домам разошлете.

– А хоть бы и в детский дом, разве там хуже? – Она знала, как там, но возразить ведь должна была, хотя бы из чисто педагогических побуждений.

– А ты там была??? – Голубые глазищи вытаращились с таким изумлением, что ее снова нездорово передернуло. – Ты вот там была, п...шь только?! Тебя что, мать с отцом тоже из роддома не забрали? Или потом бросили? А образование да погоны тебе в детдоме нацепили, да?! Не дурак, знаю, сколько стоит твой институт гребаный. В детдом она меня собралась отправить! Думаешь, там жрать дадут?!

– А что, нет? – Ее уже вполне конкретно колотило, мальчишка был совершенно другим, совершенно непохожим ни на кого, с кем ей раньше приходилось иметь дело. – Разве там не накормят?

– В карцер там меня посадят для начала, поняла?! В карцер, а потом на кашу гороховую. А у меня с нее кишки болят. А мне ее все равно суют. Жри, говорят, если сдохнуть не хочешь. А я, может, и хочу сдохнуть, поняла, ты, сука ментовская!!! Хочу сдохнуть!!!

Ее едва не вырвало. Не от оскорбления, к таким выпадам со стороны подопечных она привыкла. А вот от этой его десятилетней безысходности.

Как?.. Как нужно стараться, чтобы лишить ребенка желания жить?! Что для этого нужно сделать?! Или, наоборот, чего нужно не делать?!

Их в тот вечер – всех пойманных – действительно для начала сунули в обезьянник. Не надолго, минут на сорок. Хозяйки карантинного приемника не оказалось на месте. Куда-то отошла, может, в магазин, может, еще куда. Вот и пришлось сорванцам сидеть в обезьяннике на пару с бомжом. Тот мгновенно оживился такому соседству и принялся травить пацанам байки из своего героического прошлого.

А Лия едва с ума не сошла от всего этого. Металась между своим кабинетом, дежурной частью и обезьянником и кричала на кого-то беспрестанно. Чего кричала, кому кричала? Она и сама не знала толком. Знала просто, что хочет как можно быстрее вызволить ребят оттуда. И не столько всех, сколько этого вот голубоглазого, Сашку Сушкова. Мудрого и трогательного в своем озлобленном отчаянном одиночестве.

Хозяйка приемника-распределителя все не шла и не шла, а она все металась и металась. Потом не выдержала, выскочила из отделения и помчалась в ближайший гастроном. Купила там три буханки хлеба, пару килограммов недорогих сарделек и побежала обратно.

– Лия Андреевна, – заканючил сразу дежурный. – Не положено же...

– Сиди и помалкивай, – гавкнула она на него, и так посмотрела, что дежурный мгновенно стушевался. – Тебя посадить за решетку да жрать не давать...

О том, что за решетку в основном за праведные дела не сажают, она немного позабыла. Помнила лишь про Сашку и про то, что жрать он хотел, и ни на что уже в своей маленькой короткой жизни не надеялся.

Ребята накинулись на хлеб и сардельки, как голодная собачья стая. Выхватывали друг у друга, рвали зубами, толкались, ругались по большей степени матом. А она стояла по обратную сторону решетки и наблюдала с помертвевшей душой за тем, как ест ОН – несчастный мальчишка с самыми прекрасными на свете глазами – Сушков Александр Александрович.

Тогда она еще ничего о нем не знала, просто проявила человеческое участие, как потом квалифицировали ее действия коллеги. Простое человеческое, не профессиональное, нет.

А когда узнала о нем все и во всех подробностях, впервые за все время работы в инспекции по делам несовершеннолетних, проревела весь вечер.