Любви все роботы покорны

В тот же день в селении случилось еще одно жуткое и необъяснимое событие. Поздним вечером сельчане встретили на улице недавно убиенного и погребенного старика Игнасио, деда той самой Летиции. Старика схватили и посадили на цепь в подвале дома управителя Аревало, чтобы затем доставить для разбирательства в палату Святой инквизиции. Однако наутро в подвале валялся лишь полуразложившийся труп, который и захоронили на кладбище в той же яме.

Купив кувшин вина, я угостил своих соседей по столу и как бы невзначай поинтересовался:

– И что сделают с этой девицей? Казнят?

Рассказчик покачал головой:

– Про то мне неведомо. Выслушав признание девицы, священник пошел сообщить управителю, оставив ее под присмотром жены. А когда вернулся, девица уже тронулась умом и несла какую-то околесицу. Говорят, что ее отправили в Сеговию, в палату инквизиции. – Крестьянин икнул и, понизив голос, добавил: – Там по таким делам мастера. А еще, сказывают, что начат розыск сына убиенного трактирщика. С умалишенной девицы чего возьмешь? А парень куда-то пропал. Теперь гадают – то ли он отца убил вместе с девицей, то ли малахольная обоих прихлопнула.

После таких новостей я, решив не искушать судьбу, покинул Толедо и направился на юг, к Гранаде. Там я собирался записаться в солдаты вопреки данному Летиции обещанию беречь свою жизнь – в тот момент я хотел умереть. Однако по дороге пришло известие, что Гранада пала и война с маврами окончена. «Значит, на этой войне мне не суждено погибнуть, – подумал я. – Что же делать? Неужели весь остаток жизни прятаться, как беглому преступнику? Может быть, уйти в монастырь? Но ведь там придется исповедаться. Соврать священнику я не смогу, и меня казнят. Разве ради этого Летиция брала на себя мою вину?»

Так я грустил и размышлял, сидя в трактире где-то под Кордовой, когда молоденькая рыжеволосая служанка, чем-то похожая на Летицию, принесла мне паэлью. И я вдруг понял, что не хочу умирать. Что я сделал в своей жизни, кроме того, что натворил смертных грехов? Разве с ТАКИМ грузом надо представать перед очами Всевышнего?

Ночь я провел с рыжеволосой служанкой – она оказалась сговорчивой и с удовольствием приняла мои ласки вместе с серебряной монетой. Нет, я не предал Летицию – ведь ее я любил. А с податливой служанкой я утолял свою страсть; ненасытную страсть, которую разбудила во мне своим окровавленным поцелуем моя зеленоглазая искусительница.

Тогда, у ворот, уже сидя на лошади, я спросил Летицию:

– Вот скажи – если вы не люди, то кто, и откуда взялись?

– Про то долго рассказывать. Каждый клоз хранит в памяти историю о том, что мы прилетели с неба.

– С неба?.. А бессмертными кто вас сделал?

– Не помню. Мы утратили это знание.

– А что происходит с людьми, тела которых вы… ваша моледа оставляет?

– Они теряют память и становятся как сумасшедшие.

Ее слова казались чудовищной и в то же время невероятно увлекательной сказкой. Разумом я понимал, что подобное невозможно, но при этом меня не оставляла вера – словно в детстве, когда я слушал сказки матери, с нетерпением ожидая счастливого конца.

– Я тебя еще увижу?

Она долго смотрела куда-то надо мной своими мерцающими глазами, в глубине которых переливались то зеленые, то желтые, то алые огоньки.

– Меня – вряд ли. Считай, что все случилось в прошлой жизни; однако кто знает, что ждет нас в следующей?

В Кордове я услышал о том, что в Паласе некий Колумб нанимает матросов для экспедиции в Индию. Вот то, что мне надо, решил я. На родине никто не ждет – поищу счастья и удачи за дальними морями. И уже через несколько недель моя нога ступила на палубу шхуны «Санта-Мария»…

Пронзенное сердце болит.
Но пламя пылает в сосуде.
Однажды познавший Лилит,
Ее никогда не забудет.
Пусть ветер ревет в парусах,
И в страхе сжимается тело…
Бессмертия ищет душа,
И к звездам бросается смело.

Радий Радутный Отпуск

На душе было примерно так же, как и на улице, – серо и холодно. На улице было еще и сыро, но душа моя высохла много лет назад. Высохла и очерствела. Может, еще и окаменела бы, да просто времени не хватило.

А на улице – о, там было даже не сыро, а мокро. Три дня морозов и метелей; снега насыпало столько, что замер неподвижно весь Киев. Десятки замерзших бомжей; снежные глыбы, свисающие чуть ли не с каждой крыши, несколько разбитых ими голов… а затем рррраз! – и все это безобразие начало таять. Не сразу, конечно, попробуй-ка, растопи сотни тонн снега, но все равно слишком быстро.

Тротуары превратились в канавы, полные снеговодяной смеси. Внешне – снег, а наступишь – вода. Сделаешь шаг – и нога мокрая, сделай два – и обе хоть выжимай. Пройдешь десяток метров – и мокрота ползет вверх по штанинам, до… нет, туда, к счастью, не доползает, останавливается чуть выше колена.