Любви все звания покорны. Военно-полевые романы

Дмитрий Андреевич Фурманов (Фурман) родился в 1891 году. Был крещеным евреем. В юности учился в Кинешемском реальном училище. После его окончания в 1912 году поступил в Московский университет на филологический факультет. В 1915-м ушел на фронт в качестве брата милосердия. В чине прапорщика в Тифлисе, в санитарном поезде познакомился со своей будущей женой, Анной Никитичной Стешенко, которая также была сестрой милосердия. Она родилась в 1897 году. В годы Первой мировой войны училась на курсах медсестер. После войны поступила в Московский университет, однако новая война – Гражданская, вновь ее призвала на фронт, но уже в качестве заведующей культпросветом. Фурманов последовательно участвовал в организациях социалистов-революционеров-максималистов и анархистов. В 1918-м вступил в партию РКП(б). В составе Ивано-Вознесенского полка убыл на фронт Гражданской войны. Поженились они после революции и вместо венчания в духе времени подписали документ с любопытным названием «Проект любовно-вольно-супружеских отношений». Тем не менее влюбленный Фурманов был без ума от своей избранницы, которую нежно называл Голубая Ная.

Как утверждает Ирина Лыкова, женоненавистник Чапаев приказал отослать ее вон в 24 часа. В частности, она пишет: «Так началось противоборство между начдивом и политкомиссаром, позже описанное Фурмановым исключительно как политическое. Дмитрий Андреевич слал начальству свои телеграммы, Василий Иванович – свои. И оба требовали прислать комиссию. Пока шел обмен посланиями, Анна Никитична даром времени не теряла – устроила в дивизии окопный театр.

Труппа, состоящая в основном из самой Наи (к ней время от времени присоединялись случайные актеры или кто-то из красноармейцев), разъезжала по бригадам. Зрители размещались амфитеатром: первый ряд лежа, второй сидя на скамьях, третий стоя, а четвертый верхом. С некоторых пор на почетном, сидячем ряду стали частенько видеть Василия Ивановича…

Он уже не так страстно добивался, чтобы Наю удалили из боевого расположения дивизии… Что поделать? Влюбился! Просто таких, как Анна Никитична: волооких, стриженых, на каблучках, – словом, столичных дамочек, – Чапаев на своем веку еще не встречал. Она же с ним кокетничала, играла и вряд ли сама знала точно, как далеко готова зайти. Фурманов сходил с ума от ревности».

А ведь у Чапаева с Фурмановым изначально сложились вполне прекрасные отношения, пока не приехала жена комиссара, с которой они расстались на почве ревности некоторое время назад. Ная как человек решительный приехала сама, даже не поставив в известность своего мужа. Вот почему Чапаев сильно удивился ее приезду. Вскоре после этого взаимоотношения комиссара и начдива стали развиваться по законам любовного жанра – любовного треугольника. Но пока еще Фурманов писал только хорошее: «Его личность поглотила мое внимании. Я все время к нему присматриваюсь, слушаю внимательно, что и как он говорит, что и как делает. Мне очень хочется понять его до дна окончательно».

Или вот еще:

«Чапаю изумляюсь, он неутомим. Он всю душу вложил в это дело и отдается ему весь без остатка. Он живет. Чем больше тревоги и опасности, тем он веселее, тем прекраснее. Я любуюсь Чапаем, когда он командует. У него все просто и ясно, он без обиняков всегда режет с плеча: что говорит за глаза, то повторяет и при свидании. Он свежий, сильный духом человек. Удивительная у него память: каждую мелочь, каждый-то случай – все помнит.

Мне часто бывает неудобно перед ним; спросишь что-нибудь, он:

– Да ты ведь подписывал.

– Когда?

– А помнишь… – И он припомнит какую-нибудь бумажонку, которую где-то и когда-то я подписывал, про которую совершенно забыл. Мы с Чапаем сдружились, привыкли, прониклись взаимной симпатией. Мы неразлучны: дни и ночи все вместе, все вместе. Вырабатываем ли приказ, обсуждаем ли что-нибудь, данное сверху, замышляем ли что новое – все вместе, все пополам. Такой цельной и сильной натуры я еще не встречал».

Пройдет не очень много времени, прежде чем в июне 1919 года комиссар не без волнения отметит:

«Несколько дней назад… я стал замечать, что Чапай слишком нежно настроен к Нае. Я молчал, никому и ничего не говорил, все наблюдал, следил за переменою его к ней отношения. Он стал искать уединения с нею, гулял иногда вечером, ехал возле ее повозки, смотрел ей нежно в глаза, ловил взгляды и улыбки, брал за руку, любовался ею. Ко мне сделался холодней в отношениях.

Для меня уже несомненно теперь, что он любит Наю. Он не может пробыть, не увидев ее, самое короткое время… Он хотел моей смерти, чтобы Ная досталась ему… Он может быть решительным не только на благородные, но и на подлые поступки».

Позже появится запись объяснения с Чапаевым, где Василий Иванович говорит ему: «Вот, товарищ Фурманов, ты мне все говорил, что мои отношения к вам испортились. Это неправда. А ваши отношения ко мне действительно испортились. Конечно, тут Анна Никитична: У вас разные там мысли насчет меня. А я вам однажды сказал, что на жену своего товарища никогда не посягну. Мало ли что у меня в душе, любить никто не может мне воспретить».