Любви все звания покорны. Военно-полевые романы

Таким образом, начдив сам признается комиссару в любви к его жене. Невольно, все его мысли сводятся к одной: «Так ведь я что, если бы Анна Никитична сама не хотела, так я ведь и не стал бы».

Масла в огонь добавляет вот это письмо, написанное Чапаевым Стешенко-Фурмановой в июне 1919 года:

«Анна Никитишна

Жду вашего последнего слова. Я больше не могу с такими идиотами работать, ему быть не комиссаром, а кучером, и я много говорил с ним о вас, и затем у нас произошла ссора, подробности, если желаете, я передам лично, только не берите ево сторожем, я не могу смотреть, когда он таскается за вами, если желаете последний раз сказать мне несколько слов, то дайте ответ, я чувствую, что мы скоро розтанимся навсегда. Жду Л…й вас Чепаев».

Происходит конфликт.

В дневнике Фурманов записывает:

«Мне противны были ваши грязные ухаживания за моей женой. Я все знаю, у меня документы имеются на руках, где вы изливаете свою любовь и хамскую нежность… Он растерялся. Он был совершенно убежден, что я ничего не знаю о его письме Нае и ее к нему ответе».

А потом отвечает огромным, потрясающим, по своей сути, письмом (27 июня 1919 г.):

«Вы предположили, что все произошло из-за личных счетов, вы пытались все объяснить какой-то нелепой ревностью из-за Анны Никитичны. Но подумайте сами, ведь это очень смешно и глупо, если бы я на самом деле вздумал ревновать ее к вам. Такие соперники не опасны, она мне показывала ваше последнее письмо, где написано “любящий вас Чапаев”. Она действительно возмущалась вашей низостью и наглостью, и в своей записке, кажется, достаточно ярко выразила вам свое презрение. Эти все документы у меня в руках и при случае я покажу их кому следует, чтобы раскрыть вашу гнусную игру. К низкому человеку ревновать нельзя, и я, разумеется, ее не ревновал, а был глубоко возмущен тем наглым ухаживанием и постоянным приставанием, которое было очевидно и о котором Анна Никитична неоднократно мне говорила. Значит, была не ревность, а возмущение вашим поведением и презрение к вам за подлые и низкие приемы».

«Сколько раз вы издевались и глумились над комиссарами, как вы ненавидите политические отделы, только вспомните. Так какой же вы коммунист, раз издеваетесь над тем, что создал ЦК! Ведь за эти злые насмешки и за хамское отношение к комиссарам таких молодцов из партии выгоняют и передают чрезвычайке, – пишет в заключение Фурманов. – Кстати, еще помните, что у меня в руках есть документы, факты и свидетели». В переписке комиссара с начдивом есть и такие строки:

«Вы посылали меня в цепь к Кутякову, зная, что никогда и не от чего я не отказываюсь. Вы полагали, что Анна Никитична останется с вами, когда же вы узнали, что и она едет со мною, вы почему-то переменили решение».

«Мне рассказывали, что некогда вы были храбрым воином. Но теперь, ни на минуту не отставая от вас в боях, я убедился, что храбрости в вас больше нет, а ваша осторожность за свою многоценную жизнь очень похожа на трусость. Да это и вполне понятно. Вы однажды сказали мне: “Когда я был плотником, я жизни совершенно не жалел. Я был смел. А теперь, когда я стал жить получше, я понял новую жизнь. Теперь уж я не тот, и жизни мне жалко”. Помните эти слова?»

Из письма Чапаева – Фурманову. Уфа, июнь 1919 года:

«Товарищ Фурман!

Если нуждаетесь барышней, то приходи, ко мне придут 2 за бригадой, – одну уступлю.

ЧЕПАЕВ».

Из письма Чапаева – Фурманову. Уфа, июнь 1919 года:

«Товарищ Фурман

Прошу обратить внимание на мою к Вам записку, я очень огорчен Вашим таким уходом, что Вы приняли мое выражение на свой счет, о чем ставлю Вас в известность, что Вы еще не успели мне принести никакого зла, а если я такой откровенный и немного горяч, нисколько не стесняясь Вашим присутствием, и говорю все, что на мысли против некоторых личностей, на что Вы обиделись, но чтобы не было между нами личных счетов, я вынужден написать рапорт об устранении меня от должности, чем быть в несогласии с ближайшим своим сотрудником, о чем извещаю Вас как друга.

Чепаев».

В августе все того же года Фурманов зафиксирует в своем дневнике случай, рассказанный второй женой Чапаева, Пелагеей: «Чапай ее однажды бил немилосердно за то, что она ходила с подругой будить одного знакомого на сеновал. Дело длилось всего 3–4 минуты; тут были и свидетели; сомнений, кажется, не должно бы остаться никаких. И все-таки он колотил ее жестоко за мнимую “измену”».

25 июня комиссар пишет рапорт Фрунзе на своего начальника, Чапаева, с полным перечислением всех его прегрешений, но почему-то без хоть малейшего упоминания истинной причины конфликта, особенно подчеркнув, что не доверяет начдиву и требует его замены, так как Чапаев опасен.