Любви все звания покорны. Военно-полевые романы

Однако фронтовая удача впервые изменила ему под Ломжей 19 февраля 1915 года, где был похоронен убитый при штурме Варшавы его прадед, полковник-семеновец, герой войны 1812 года. В бою будущий маршал получил удар прикладом по голове и в бессознательном состоянии попал в плен. А буквально через неделю газета Военного министерства «Русский инвалид» поместила его фамилию в списках погибших. Его мать едва перенесла эту смерть, третью после кончины мужа, Николая Николаевича, и смерти дочери, 23-летней Надежды, художницы, выпускницы Строгановского училища.

Как вспоминали сестры маршала, они были потрясены гибелью брата. «Но, к счастью, это оказалось ошибкой. Недели через две выяснилось, что Михаил находится в плену. Его письма из плена неизменно начинались фразой: “Жив-здоров, все благополучно”. Но мы-то уж понимали, насколько относительно это “благополучие”. В одной из открыток Михаил с присущим ему юмором сообщал: “Сегодня нам давали мед, который вкусом и цветом похож на ваксу”.

Своими письмами брат все время старался подбодрить нас, уверял, что скоро увидимся, советовал читать “Слово о полку Игореве», намекая на побег из плена”.

В немецкой неволе для Тухачевского начались томительные будни. Юлии Кантор удалось выяснить, что он имел богатый опыт пребывания в лагерях: «До Ингольштадта он пережил целую героико-романтическую одиссею. В сухих сводках досье на Тухачевского, хранящихся в Баварском военном архиве, эти приключения выглядят так. В лагере Штральзунд получил 6 дней ареста за конфликт с надзирателем; за попытку к бегству военный суд Галле 16 мая 1916 года приговорил его к трем неделям “домашнего ареста”. В лагере Бад-Штуер Тухачевский получил 14 дней «домашнего ареста» за отказ следовать служебным распоряжениям дежурного офицера. Еще 14 дней ареста – за “недозволенное отдаление от предписанного места нахождения”».

В апреле 1917-го в Ингольштадте против него было возбуждено дело об оскорблении унтер-офицера Ганса Абеля, на которого военнопленный Тухачевский закричал: «Вонючий хам, пошел вон! Сукин сын, вон!» В июле 1917-го влип в конфликт с комендантом лагеря генералом Петером.

«Гуляя по двору форта, Тухачевский столкнулся с комендантом. Увидев небрежно одетого, засунувшего руки в карманы русского лейтенанта, генерал замедлил шаг и спросил: “Почему вы меня не приветствуете – не отдаете честь?” Тухачевский молчал. “Немедленно выньте руки из карманов и отдайте честь!”. Никакого внимания. “Лейтенант, вы увидите, что вам это дорого обойдется!” Тухачевский поднял глаза и холодно поинтересовался: “Сколько марок?”»

До последнего сопротивляясь врагу, Михаил Николаевич совершил пять побегов из плена, последний из которых оказался удачным. Проведя там два с половиной года, он через Швейцарию, Париж и Лондон прибыл в Россию за несколько дней до Октябрьского переворота 1917 года.

«И вот однажды, когда мы все собрались за обеденным столом, неожиданно распахнулась дверь и на пороге появился худой, измученный человек, – вспоминают сестры. – Лишь по улыбке мы узнали нашего Мишу.

Дни, проведенные им с семьей, были для нас днями беспредельного счастья и бесконечных расспросов. Мы дознавались, как он бежал, как скрывался, чем питался в пути, каким образом шел ночами по незнакомым местам. Михаил не очень охотно вспоминал обо всем этом – слишком много перенес. На привезенных им из Швейцарии фотографиях он походил на мумию и был страшно оборван.

Через трое суток Михаил опять покинул нас и отправился в полк».

Жена командира Семеновского полка госпожа Бржозовская, завтракая во флигеле, внимательно присматривалась к сидевшему напротив нее молодому поручику. Пока ее муж шутил и пил за здоровье «Наполеона», на что Тухачевский лишь улыбался, она отмечала про себя: «Тухачевский произвел на меня самое отрадное и неизгладимое впечатление. Красивые лучистые глаза, чарующая улыбка, большая скромность и сдержанность».

После завтрака командир и несколько офицеров-семеновцев поехали провожать Тухачевского на московский поезд.

«…Мне почему-то казалось, что он способен стать “Героем”, – припомнит детали той встречи Бржозовская. – Во всяком случае, он был выше толпы. Я редко ошибаюсь в людях, и мне было особенно тяжело, когда впоследствии я узнала, что он будто бы вполне искренне стал большевиком. (…) Я сказала ему, когда мы расставались: “Прощайте! Благославляю Вас на Великие Дела!” …Он поцеловал мне руку, посмотрел на меня искренним серьезным взглядом и сказал: “Постараюсь”». Он сдержал обещание».

Удивительно, но однополчане отмечали своего боевого товарища как человека холодного и слишком серьезного. Вежливого с товарищами, но сухого. Они не могли сказать, чтобы он пользовался особенной симпатией товарищей.