Лючия, Лючия

— Здесь хорошо. До того, как Элен устроила меня сюда, я работала в компании «Карастан», торгующей коврами. Ужасная была работа. Во-первых, я там даже сама собой не была. Меня звали Энн Брюстер, как девушку, которая до меня занимала эту должность. Так вот, она собралась выходить замуж, ее мысли были далеко от работы, поэтому все счета и бумаги, которые ей приходилось по долгу службы вести, пришли в полный беспорядок. Когда Энн, наконец, вышла замуж и уволилась, то босс придумал вместо того, чтобы постоянно переоформлять бумаги с одного бухгалтера на другого и тем самым тратиться на бумажную волокиту, давать новой сотруднице то же самое имя. Так и получилось, что Энн и по сей день продает ковры. Если бы однажды я пала жертвой преступления или вышла замуж, то мистер Заран нанял бы новую Энн Брюстер вместо меня. Каков выдумщик! Каждый день я молилась богу, чтобы он поскорее послал мне человека, в которого бы я влюбилась и вышла бы за него замуж, потому что мне хотелось пойти в кабинет мистера Зарана и сказать: «Найдите себе другую Энн Брюстер!» Так или иначе, вскоре мои мольбы были услышаны, и Элен предложила мне работать вместе с вами закройщицей. Возможно, не так уж я и люблю свою работу; просто она мне нравится больше, чем предыдущая, — вздыхает Виолетта.

— Как можно сравнивать работу с мужчиной, — недоумеваю я. — За ужином мои будущие свекор и свекровь так меня разглядывали, что я просто уверена: мать Данте все время думала о том, насколько хорошо я умею гладить, а его отец — смогу Ли я вести учетную книгу и снимать по субботам кассу в его пекарне. У них на лбах это было написано. И вот тогда мой внутренний голос сказал мне: «Не выходи за него. Неважно, что он безумно похож на Дона Амичи. Эта жизнь не для тебя!» Виолетта смотрит на меня со всей серьезностью:

— Если бы твой внутренний голос был с тобой честен, он бы сказал: «Лючия Сартори, тебе уже двадцать пять лет. Самое время выходить замуж, потому что когда ты наконец надумаешь обзавестись семьей, может случиться так, что свободных мужчин уже не останется.

— Господи, Виолетта, ты такая пессимистка! — Рут гладит меня по спине, словно я манекен в витрине. — Только посмотри на Лючию. Найти мужчину для нее не составит никакого трудна.

— В любом случае не разговаривай с незнакомцами на улице, — предупреждает меня Виолетта. — Однажды моя сестра Бетти разговорилась с мужчиной на улице, он завел ее за угол, ударил и отнял сумочку.

После ланча у нас остается немного свободного времени, поэтому мы с Рут идем в отдел «Украшения для дома» и начинаем мечтать, как бы мы жили, если бы с нашими комнатами поработали профессиональные дизайнеры, если бы у нас была мебель, принадлежащая какой-нибудь прошлой исторической эпохе, и предметы искусства. Рут останавливается около накрытого для приема по всем правилам обеденного стола Людовика XVI: на бежевых салфетках искусно расставлены предметы бледно-желтого китайского сервиза, украшенного по краям маленькими синими птичками.

— Какой роскошный сервиз, — взволнованно говорит Рут.

— Как ты думаешь, вино становится вкуснее, если его налить в хрустальные бокалы? — Я беру бокал и кручу его над головой, рассматривая в свете люстр. — Так просто должно быть, если бокал стоит восемь долларов, — отвечаю я на собственный вопрос. — Мне нравятся красивые вещи, — говорю я, а про себя думаю: «Неужели мне придется выйти замуж, чтобы у меня были все эти прекрасные вещи?»

— Мне тоже, и вот то, что я хотела бы заполучить, — Рут тянет меня к витрине и показывает на выставленный в ней сервиз. — Видишь, там? Вон тот, с лютиками. Такими цветами короли украшали свои гербы…

— Настоящее серебро. Только посмотри, как искусно выполнен узор.

— Мама говорит, что такое серебро очень трудно чистить, но по мне так ничего. К тому же, на них золотое напыление в двадцать четыре карата.

— Для девушки, которая совсем не в восторге от того, что она станет миссис Гольдфарб, ты даже слишком беспокоишься о сервизах.

— Я пытаюсь быть оптимисткой.

Рут идет к угловой этажерке посмотреть разложенные на ней льняные скатерти. А я замираю перед огромным, от пола до потолка, зеркалом, обрамленным в раму. Верх рамы украшен вырезанной из дерева и позолоченной корзиной с цветами, оплетенной лентами, которые ниспадают на стекло. Это зеркало подошло бы для фойе какого-нибудь дома на Парк-авеню с полами из черно-белого мрамора. На секунду мне кажется, словно я стою у входа одного из таких домов и приветствую прибывающих гостей.

— Присмотрели зеркало? — с иронией говорит мужской голос.

— Нет, сервиз, потому что я лучшая посудомойка в Гринвиче.

Мужчина от всей души смеется, а я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на владельца этого голоса.

— О… здравствуйте…

Если бы я шла, то, наверное, запнулась бы, но я стою на месте, поэтому начинаю что-то бормотать, пытаясь подобрать слова, пока не обнаруживаю, что просто не могу вымолвить ни слова.

— Добрый день, — говорит он и смотрит на меня так, словно читает мысли, проносящиеся в моей голове. — Ваше лицо мне знакомо. Вы работаете здесь?