Люди

— Высмотрел публикацию: очень интеллигентная вдова желает сначала переписываться, а потом проводить время. Материально не заинтересована и прочее. Больше насчет единения душ. Переписка поднадоела, и вот хочу устроить маленькую феерию. Когда Тихон Задонский скажет: «Пожалуйте, добрая госпожа!» — ступай ко мне в спальню и слушай. Приму здесь, в «дворницкой», а дальше видно будет. Только, чур, не мешать. Помни, что спор между нами кончен. Ты — для других. Я — для себя. Каждый из нас неправ по-своему.

— Звонок! — неслышно появляясь на пороге, доложил Тихон Задонский.

— Отопри! — сказал Наранович и встал.

Поместившись в полуоткрытых дверях спальни, Виноградов видел, как Наранович, охватив свои бедра резко белыми на черном фоне рубашки пальцами и странно растопырив голые локти, сделал к порогу прихожей несколько медленных и твердых шагов. Так же уверенно и твердо выставилась вперед его голова.

Звякнул замок, и монотонный голос Тихона Задонского сказал:

— Пожалуйте, добрая госпожа!

Было видно, как вспыхнула электрическая лампочка в висячем фонаре «каюты» и как Наранович, выждав минуту в «дворницкой», подошел к соединяющим эти комнаты дверям и сказал деловым тоном:

— Попрошу вас сюда.

Высокая фигура женщины в длинном меховом пальто и меховой шляпке с белыми и нежно-розовыми цветами нерешительно переступила мимо Нарановича порог и, еще почти не различая его костюма, обратила удивленное лицо к горящим лампадам и восковым свечам.

— Не пугайтесь, — говорил Наранович, — это я самый и есть.

— Это вы писали мне письма? — спрашивала женщина, боясь всмотреться в резкое сочетание черного шелка и наготы. — Кто же вы такой?

— Как меня зовут, вы знаете из моего последнего письма и сегодня могли проверить по доске на дверях, физиономию мою вы видите сейчас перед собою, с мыслями моими вы уже знакомы целый месяц… Так что, извините, ваш вопрос для меня непонятен. Садитесь, пожалуйста.

Наранович подставил ей табуретку и сам присел к письменному столу.

Она сказала, садясь:

— Вас не должна удивлять моя нерешительность. Правда, в вашем тоне я уже узнала вас, но я не виновата, что у вас такое… такое помещение.

— Превосходное помещение, — с удовольствием оглядывая комнату, говорил Наранович, — дай Бог всякому такое помещение. Не хотите ли квасу?

Он сидел, заложив ногу на ногу, беззаботно помахивал свисавшей с кончика пальцев туфлей и жадно смотрел на красивое лицо женщины в упор.

В смущении она начала улыбаться, поправлять шляпу и вдруг, решившись внимательнее рассмотреть его костюм, густо покраснела и сказала:

— Я очень тороплюсь, надо идти домой.

— Ничего подобного, — воскликнул Наранович, — снимайте ваше пальто.

— Нет, нет, я ухожу…

— Снимайте, вам говорят. И не только пальто, но и все остальное. Начинайте же делать то, для чего вы пришли сюда.

— Вы, конечно, шутите? — спросила она дрогнувшим голосом и для чего-то протянула вперед руку.

— Нисколько, — жестко сказал Наранович и встал.

— Что вы хотите делать? Вы сумасшедший. Помогите! — пронзительно закричала она, бросаясь к дверям.

«Должен или не должен? Скорее: должен или не должен? — с мятущейся торопливостью спрашивал сам себя Виноградов. — Кто знает, что происходит между этими людьми, — насилие или благо? И вправе ли ты обнаружить себя и помешать им? Отвечай же. Вот кричит женщина о помощи, но ты видишь, что это только внешний, заученный ужас тела, порабощенного ложью, и что этот крик поможет ей прийти к желанному для нее концу. Да, да, ты не должен мешать им».

— Оставьте меня, — слышался умоляющий голос, — я не ожидала от вас грубости. Я пришла к вам, как к умному, дальнему другу. Могла ли я думать, что вы будете оскорблять меня?

— Глупо, глупо, глупо! — выкрикивал Наранович своей отрывистой скороговоркой и топал ногами. — Глупая, трусливая баба, жаждущая позолоченного, подсахаренного развратца! Замолчи, не махай руками. Друг, ты говоришь? Друг? А костюмчика-то испугалась? А в отдельный кабинетик на троечке бы поехала? А винца из красивеньких бокальчиков бы напилась? Небось кабацкой обстановки бы не побоялась? И объявления печатать, и мещанство ненавидеть, и от скуки изнемогать, и о безумной новой и смелой страсти мечтать на бумаге — все это можно? А прийти к «дальнему другу» и взять его таким, как он есть, нельзя?.. Подойди ко мне. Не унижай себя нелепым бабьим криком. Крикни еще раз «помогите», и я сам выброшу тебя вон. И никогда больше ни одного слова и ни одной встречи. Стыдно, стыдно, стыдно! С привычными любовниками и законными мужьями развратничать со скукой можно, а прийти и прямо положить руки на плечи «дальнему другу» нельзя? С дальним, неизвестным, желанным — постепенности захотелось? Хорошая, очень хорошая вещь постепенность. Какую угодно гадость можно скушать под ее соусом… Красивая! Я рад, что ты пришла, подойди ко мне. Смелая! Подойди ко мне.

— Боже мой, Боже мой! — рыдала женщина, стоя у дверей в прихожую и приникнув головой к косяку.