Люди без имени

Военнопленных моряков привезли в центрально-распределительный лагерь, расположенный недалеко около города Лахти в маленькой деревне, на берегу живописного озера. Сплошной лес окружил его, только западная сторона имела небольшие прогалины. Лучи заходящего солнца, прячась в озере, придают ему красноватый оттенок. Привлекательный вид придавал озеру лес, отражаясь в нем. Вершины столетних сосен, на иглах которых играют тысячи различных оттенков, шептались между собой. Плескалась рыба в озере, дикие утки стаями плавали по нему. Никто не нарушал покоя деревенской жизни. Тихо и мирно жила финская деревня. Но пришли люди, одетые в солдатские шинели с буквой «S» на рукаве, знак различия шюцкора. Не слышно больше песен, веселых криков на берегу озера, и никто не выходит любоваться закатом солнца. Крестьян выгнали с насиженных мест. Деревню заняли под штаб и военные учреждения. Рядом с нею выкорчевали лес, площадь обнесли колючей проволокой, организовали лагерь. В нем наспех построили шесть бараков без единого окна, кухню, баню и — без чего не может существовать ни один лагерь — карцер. Все, что предназначено для военнопленных, расположено в северной части сбито в одну кучу. Большая часть территории лагеря без построек — это место для проверки прогулки пленных; посредине площади торчит одинокий шест, на котором треплется флаг.

Отдельно от всего строения расположен дом, где проводится регистрация вновь прибывших военнопленных и распределение на работы.

Поодиночке и партиями приводят военнопленных, раздаются выстрелы, и никогда не смолкают вопли и стоны.

Маевский подошел к столу, за которым одним росчерком пера люди лишались фамилии и имени и получали номера. Нервные судороги пробежали по его лицу; оно исказилось гримасой, что часто стало появляться у него в минуты душевного расстройства. Не в силах сдерживать негодования, он произнес: — «А все-таки, победа будет за нами!

— Повторите, что вы сказали? — и, не дожидаясь ответа, финский офицер злобно крикнул: — Номер 2326 — пошел, вон!

Странно сложились обстоятельства! Человек без фамилии и имени с номером 23–26! Он не услышит больше своей фамилии, которую носили многие поколения его прадедов, впереди пытки и издевательства, колючая проволока, чужие люди!

Получив «паспорта», — картонный круг с номером, моряки оказались в общем строю военнопленных, находящихся на вечерней проверке.

В первую минуту, когда Маевский очнулся в одиночке хельсинской тюрьмы, он думал, что только они трое, у которых не хватило сил справиться со стихией природы, находятся в плену. Равняясь в строю по передним, он видит тысячи людей, которые еще недавно защищали родину, свои права на жизнь и свободу, отцов и детей, жен и матерей, а теперь стоят, понурив головы, за колючей проволокой. Дрожь пробегает по телу от мысли: всех ли завела сюда одинаковая судьба?

Как только солнце спрячется за лес, как будто не желая созерцать ужасную картину, лишь отражения на озере хочет подсмотреть судьбу несчастных, стоявших в строю, в лагере появляется начальник и начинается вечерняя проверка. Выкликивают по номерам и разводят по баракам. Сегодня воскресенье: военнопленных не разводят по баракам, как в обычные дни. Они молча смотрят перед собою и, надеясь, что жертвою будет не он, а кто-то другой, тихо переговариваются между собою.

— Слышишь, братишка! — сказал Шаров, толкнув номер 23–26, и кивком головы показал туда, откуда раздавались вопли, заглушаемые бранью на незнакомом языке. Леонид не слышал вопроса Шарова или просто не захотел ответить.

— Я насмотрелся, каждое воскресенье расстреливают троих, … сегодня нас будет больше! У полковника в бараке убили сына. Дойдет очередь и до него! — ответил на вопрос Шарова Николай Солдатов, стоявший справа от него. Леонид с товарищами прибыл за час до построения на проверку, и история с сыном полковника была им неизвестна, как и то, что каждое воскресенье расстреливают троих, не считая тех, кто гибнет за какие-либо «провинности» или просто по подозрению в принадлежности к Коммунистической партии большевиков. После слов Солдатова Шарову стало понятно, почему барак, куда их зачислили, стоит отдельно от других. Жертва еще не выбрана, но каждый знает, что высокий, худощавый полковник решил судьбу троих. Он медленно прохаживается перед строем, присматривается. Спешить и волноваться ему незачем: судьба двух тысяч сегодня в его руках. О завтрашнем дне он не думает. Не думает он и о том, что рано или поздно ему придется держать ответ за свои злодеяния. Коверкая русские слова, он говорит:

— Ты политрук! Ты коммунист! А ты еврей!

Все кончено — троих нет. Кто они? Родные расстрелянных никогда не узнают о случившемся!