Люди без имени

Только позднее удалость узнать трагедию лейтенанта Костина. Скрыв свое звание, как и многие, он попал не в комсоставский лагерь № 1, а в общий — «Заячьи пороги» (так называются Янискоски в переводе на русский язык). Как и все, он по 14 часов возил тачку с песком или бетоном и выполнял другие тяжелые работы. В тот день, когда проезжали пленные, он, как и другие, спешил в лагерь, неся дрова. Вместе со всеми получил ужин и не захотел есть холодный суп, ушел в барак, поставил на плиту подогреть, лег и стал перелистывать случайно попавшийся финский журнал. С новой партией ехал миссионер-проповедник и зашел в барак. Заметив котелок на плите, посмотрел в него, повертел ложкой и спросил: «Чей это?» Хотя было понятно, в бараке был один человек, значит и котелок должен был принадлежать ему.

— Мой, — ответил Костин, встал с койки и принял положение «смирно».

— Приготовьтесь! Через два часа будете расстреляны!

— Я готов, — ответил Костин спокойно.

Сердце у него учащенно забилось, предсказывая недоброе. Товарищи успокаивали, уверяя, что поп сказал в шутку, и какая в том вина, что человек не захотел есть холодный ужин.

Финны народ пунктуальный. Ровно через два часа его вывели и расстреляли.

Напрасно физиономисты уверяют в том, что на лицах людей, которым суждено умереть насильственной смертью, находятся странные знаки и какая- то печать рока. За два часа до смерти никто из тех, кто видел лейтенанта Костина, не замечал на его лице каких-либо отличительных черт, которые бы говорили, что он должен погибнуть. За минуту до залпа, когда был зачитан приговор, ни те, кто стоял в строю, ни те, кто был за проволокой, не различали разницы в выражении его лица.

Машины движутся с большой скоростью. Военнопленные нерешительно выглядывают из-под брезента. Сотни прожекторов освещают небо: в воздухе самолеты. Наконец, машины замедлили ход и остановились. Людей теми же приемами, что и при посадке — прикладами и плетьми, выгоняют из машин. Перед ними громадный завод. Он будет вырабатывать орудия смерти, и этим оружием, изготовленным руками военнопленных, будут уничтожаться братья, отцы, дети, сражающиеся за Родину.

В небе сияли зарницы серверного сияния, принятые в первое время за свет прожекторов. Чудная картина! Сияние на миг осветит завод, и он кажется громадным великаном, затерявшимся в горах. Оно исчезнет — кругом тьма, только труба чуть заметна в высоте. Пленные прошли по территории завода и начали опускаться под гору по узкой дороге, вдоль которой тянулась канава. В нескольких местах пересекли ее, стараясь заглянуть и увидеть глубину. Чувствуется рассвет: все реже сияют зарницы северного сияния. То и дело пленных останавливают, просчитывают, бьют прикладами, и строй движется дальше. Все голодные, холодные, униженные и избитые. Передние вошли в зону, задние наживают; все стремятся войти быстрее в пределы своего будущего жилища, скорее избавиться от ударов, градом сыпавшихся на последние ряды. Но первые стояли в недоумении. Зона — двойной ряд колючей проволоки, с трех сторон речка; впереди лес; под ногами мох, а из-под него выступает болотная вода. Где бараки? Где можно обогреться, разместиться и отдохнуть? Не сон ли это? Нет! Только за зоной, около ворот, стоит барак, и каждый понимает, что он предназначен не для них.

Наступило сентябрьское утро 1941 года — утро ужасов и терзаний, средневековья, временного торжества фашизма. В голове не укладывается мысль, как можно жить дальше; обездоленных людей гнали за тысячи километров голодных для какой-то цели; от них хотели получить что-то, заставить работать, выжать все соки, а потом прикончить.

Кто они? Пленные — люди, потерявшие временно Родину. Но они, пока живые люди, способные мыслить и двигаться, хотя их привезли на медленное и мучительное уничтожение. Завезли подальше на север, чтобы скрыть следы своего страшного преступления и похоронить тайну навсегда. Их загнали за колючую проволоку, не сделав даже жилья, где бы можно укрыться от ветра. Рассветало; кое-кто сохранил часы; 10 часов утра. Усталость и голод берут свое. Многие легли спать прямо на мокрую землю. Кто-то ухитрился залезть на сосну и, как птица, пристроившись поудобнее на суку, дремлет, рискуя свалиться и сломать себе шею. Примеру его последовали другие: лучше убиться, чем лежать на сыром мху. Тот, кому не хватило места на гостеприимной одинокой сосне, и тот, кто уже продрог от лежания на мокрой земле, бродят по зоне, собирая сохранившиеся ягоды. Григорьев сделал открытие. Он нашел красноармейскую каску и лопату.

«— Откуда они могли появиться? Не заходил ли сюда советский воин? — думает Маевский. — Нет! Они заржавели от длительного лежания».