Люди без имени

В бараке царила зловещая тишина, которая нарушалась только при раздаче пищи. Утомленные работой, измученные голодом и думами, военнопленные все время лежали на нарах молча. Только группа военнопленного Максимова вечерами устраивала громкие дискуссии и споры. Пуранковский подолгу просиживал в бараке военнопленных, слушая споры русских, интересовался настроением и поведением их. Но с переводчиками из военнопленных и Максимивым Пуранковский не счел нужным связываться, так как чувствовал, что большинство военнопленных относится к ним недружелюбно. Переводчик заметил, что только один Рогов умел отгрызаться от всех. Андрей Рогов — бывший колхозник, попавший на фронт из заключения, болтливый, заядлый курильщик, часто вступал в пререкание с переводчиком Ивановым, которого

боялись военнопленные больше, чем охраны. Андрей неутомимо ходил по бараку с порцией хлеба, предназначенной для обмена на табак, вступал в разговоры и открыто ругал Максимова и его группу. Несмотря на свое прошлое, он остался верен своей родине. Иванова он знал еще до плена, с Максимовым был в одном колхозе. Иванов и Максимов пытались помочь земляку Рогову, как «обиженному» Советской властью, но он категорически отказался от помощи.

— Ты и там был болтуном, Иван! — говорил Рогов, обращаясь к Максимову

- Всю твою подлую душу знаю! За пайку хлеба продашь не только любого из нас, но мать с отцом! Не моя воля, я повесил бы тебя на кривой березе…

— Почему именно на кривой? — поинтересовался Пуранковский.

Рогов не удостоил ответом финна, зато кто-то другой язвительно заявил: — Чтобы корней не запачкал!

Рогов отчаянно размахивал кулаками перед лицом Максимова, плевал, грозил, оскорблял нехорошими словами, но, заметив, что кто-нибудь продает табак, тотчас уходил, и уже в другом конце барака слышался голос:

— Я за пачку табаку или кусок хлеба не стану кричать, что Советская власть плоха, что коммунистов надо перерезать … Я отбывал срок — это факт! Но меня никто не толкал тащить хлеб из колхозного амбара. Рогов отбыл в колонии без пяти дней два года и согласен еще отсидеть три, чем пробыть здесь без пяти дней месяц! Может быть, я был там плохим человеком … но Рогов русский человек, рожденный на русской земле! Конечно, Рогов не предполагал, что ему суждено пробыть в плену три долгих года.

Положение Владимира усугублялось еще тем, что военнопленные считали его сыном белогвардейца и не доверяли ему. Только Максимов радостно встречал переводчика и в первую очередь спрашивал: — Продвигаются немцы?

— Да, продвигаются! — неохотно отвечал Владимир. Ему не хотелось говорить об этом: он знал, что успехи немцев приносят неприятность большинству, но факт был налицо и скрыть было невозможно.

— Чем быстрее, тем лучше! Когда, по вашему мнению немцы возьмут Москву? — скороговоркой спрашивал Максимов.

Из барака Пуранковский уходил поздно вечером разочарованный, но не шел спать, а удалялся в лес. Он предавался своим мыслям слушая, как на перекате шумит речка.

«Я не пойду по пути наименьшего сопротивления — ожидания конца войны, когда можно надеяться на возвращение в Россию, я должен заслужить право быть полноправным гражданином страны», — сделал вывод Пуранковский. Но как? Вставал перед ним вопрос. И снова он шел в барак для поисков решения трудной задачи. Мысли о том, что Россия будет побеждена,

После чего можно свободно вернуться на родину, как думали многие эмигранты, у него не было. Он слепо верил отцу — генерального штаба полковнику, который 15 лет разрабатывал план разгрома Красной армии и в конце концов пришел к убеждению, что нет такой силы, которая могла бы вступить в единоборство с Советским Союзом. Это было первый раз, когда старик Пуранковский говорил с Владимиром, не выпив рюмки водки. В камине, корчась от огня, горели карты, сводки, планы и бумаги со всевозможными подсчетами и цифрами — горели труды длительной работы. «Вот все, что осталось от покорения России», — сказал отец и протянул к себе Владимира и ласково погладил по голове. Того дня, когда поколебалась вера отца в победу над Россией, Владимир забыть не мог.

Ища сближения с русскими, он даже приспособился играть в карты с военнопленными, но картежники были не те люди, которых искал Владимир. Он знал, что азартная игра начинается после отбоя, когда выключали свет. Забившись в темный угол, при маленьком огарке свечки, картежники сидели всю ночь. Владимир стал их наведывать. Как то ночью, разыскивая привычную компанию любителей карт, Пуранковский залез на верхние нары.

— У военнопленных исчезла прежняя злоба, дух упал, — услышал он спокойный голос и затаил дыхание, чтобы не прервать разговор.

— Люди со слабыми нервами подчас верят в разгром Советского Союза, порою радуются продвижению немцев, думая только о доме и семье!

— Но наиболее сильные живут мыслью совершить побег! — сказал другой громче.