Люди без имени

Мастер был посредником. Громов не стеснялся называть смешными и оскорбительными словами Гитлера и Муссолини, строя всевозможные гримасы, что раздражало Франца и Вилли. Август смеялся от души.

— Что сделает русский, если в его руки попадется Гитлер? — переводит мастер вопрос Франца.

— Он попадет в руки правосудия, — отвечает Громов, — но паче чаяния, если бы случилось так, то Мишка Громов сделал бы с ним веселую шутку!

Он берет полуметровый бур в руки и засучивает рукава гимнастерки. — Я накаливаю один конец бура до белого каления и холодным концом вставляю Гитлеру в «доброе место»…

— Неслыханная наглость со стороны пленного! — вскрикнул Франц, поднимаясь с места. Его остановил мастер.

— Почему, именно холодным? — спросил Август.

— Чтобы союзники не могли ухватиться за горячий конец и вытащить! — спокойно пояснил Громов.

Под дружный смех присутствующих Франц вынужден ретироваться на место.

Чтобы сгладить неприятное положение, в какое русский поставил немцев, мастер обратился к ним с вопросом: — Каковы перспективы немцев на дальнейшие успехи, когда молниеносная война провалилась?

Об этом говорили все откровенно. Никто уже не старался оправдать разгрома немцев в России: это был исторически случившийся факт, даже за откровенные разговоры не применяли репрессий к финским рабочим.

Вилли указал на слова Гитлера о каком-то секретном, новом оружии, которое сможет повернуть колесо истории. Франц напомнил о германской технике и мощи немецкого оружия, о крепком духе немецкого солдата.

Лицо Леонида на мгновение озарилось лукавой улыбкой.

Франц в разговоре с финнами держал себя нагло и к ним относился пренебрежительно, гордился тем, что принадлежит к чистокровной арийской расе, господство которой, по его мнению, должно было поддерживать дух немецкой армии и воодушевлять ее на подвиги.

Вилли плохо разбирался в политических событиях, но патриотически настроенный, выставлял в защиту своих доводов немецкие танки: его сын был танкистом.

Леонид за весь перерыв не проронил ни одного слова и сидел в углу, никем незамеченный.

Когда спор о военных талантах и способностях отдельных личностей приял острый характер, из угла раздался голос на немецком языке:

— В истории и событиях отдельные личности играют большую роль, но все же историю делают и определяют судьбу событий не личности, а народы. Не лучше ли переменить тему разговора и посмотреть на моральный облик борющихся народов. Кто из них сражается за правое дело и верит в победу? Девяносто девять из ста русских, находящихся в плену, верят в победу Советского Союза! Из четырех немцев, которые сидят в мастерской, не верит ни один в победу Германии, хотя с пеной у рта кричат сейчас о победе в присутствии всех, чтобы показать патриотизм! Выйдут из мастерской на работу — у них услышишь: — «Германия капут! Не надо было фюреру нападать на Россию!» Правильно ли я говорю, Август?

Из всех финнов никто и никогда не верил в победу! Если кричали в «Великой Суоми» и показывали военнопленным ножом на горло из-за патриотических чувств публично, то, отойдя на два метра в сторону, спрашивали друг друга: — «Скоро ли будет мир?»

Леонид поднялся с места, обвел присутствующих пытливым взглядом и спросил:

— Я ожидаю возражений, господа!

Мастер пожалел, что перевел речь пленного финнам, но было уже поздно. Наступившее замешательство в беседе ясно говорило, что русский, на которого мало обращали внимания, за длительное время пребывание в плену все время был в курсе событий, внимательно следил и изучал отношение финнов к войне, их настроение, взаимоотношение с немцами, и выбрав время, сказал им в глаза то, что они думали, но боялись говорить публично.

Мастер вынул часы — время обеденного перерыва еще не истекло, но все зашевелились и стали собираться на работу.

Леонид направился к двери. Мастер и рабочий, говоривший по-немецки, не только с любопытством смотрели на него, но были удивлены его свободной речью. С тех пор мастер стал обращаться к нему по-немецки и через него давать указания русским. Немцы, кроме Августа, недовольны: русский длительное время работал с ними, слушал разговоры и не подавал вида, что знает их слабые стороны. Открыто выразить недовольство у них нет основания: право разговаривать с ними, или нет — дело русского. В дальнейшем они избегали говорить при Леониде.

Финны стали присматриваться к нему, замечая, что тихий и спокойный русский, пользуется большим авторитетом среди других русских. К нему изменилось отношение.

Капрал Кивимяки, всегда со взъерошенными черными волосами, по возвращении в барак, небрежно поставил винтовку в пирамиду и, сняв большие очки в роговой оправе, каким-то торжественным голосом заявил:- Сегодня русский матрос посадил в галошу финнов и немцев!

— Как это можно — в одну галошу посадить столько людей? — спросил Арва.

— Вот так и можно… — ответил капрал и стал подробно объяснять разговор в мастерской.