Люди без имени

Маевский упал на матрац, лежащий в углу камеры, и, уткнувшись лицом в подушку, задумался над сложившимся положением. Хотелось спать, но мрачные мысли лезли в голову и мешали заснуть. Он не обращал внимания на холодные капли воды, падавшие на него с потолка, продолжал думать: «Как могло получиться, что я, командир, которому доверяли, которого уважали и ставили в пример другим, оказался в плену? Как подумают товарищи? Что скажет родина? Как отнесутся родные: я опозорил седую голову отца, девушку, которая любила меня. Я заслужил презрение и ненависть всех! Кто мне поверит, что я не желал сдаваться в плен, а попал случайно — неумышленно. Кому какое дело до того, что я, будучи ранен. Не поехал в госпиталь, и сейчас загноившаяся рана не дает мне покою и мешает заснуть и забыться от тяжелых мыслей».

Как ни крепился Маевский, стараясь обдумать хорошенько свое положение, усталость взяла свое. Засыпая, он решил твердо, что необходимо приложить все силы, чтобы бежать на родину и держать ответ. Спать пришлось недолго. Проснулся от страшного крика в соседней камере. Там истязали человека — пытали и избивали его.

— Не иначе, как — Григорьева; Шаров так кричать не будет, — подумал Маевский: — Значит, началось то, чего я ожидал!»

Собрав последние силы, Маевский начал стучать в дверь камеры; удары были слабые, но, несмотря на это, его стук — немой протест — разбудил остальных; сначала ему ответили в одной камере, затем вся тюрьма наполнилась криком и протестом против избиения. Прислушиваясь к ударам, Маевский убедился, что они не одни — вся тюрьма забита людьми, но за какие преступления и кто сидит, он не знал.

Дверь камеры отворилась, на пороге показались два финских матроса. Маевский посмотрел на них без особой боязни и приготовился к пытке. Она не последовала. Жестом руки ему дали понять, чтобы он вышел, и повели его по узкому и темному коридору. Ноги не слушались и подкашивались, но он старался не подавать вида, что плохо держится на ногах. Матросы поочередно открыли камеры, где сидел Шаров и Григорьев. Маевский успел переброситься с ними несколькими словами и убедился, что их никто не тревожил и не избивал. Затем его подвели к той камере, откуда раздавался крик. Леонид увидел бледного человека с провалившимися глазами, сидевшего в углу камеры. Из рассеченной брови по лицу текла струйка крови: свежие следы побоев. Он был острижен наголо и в полосатом тюремном халате. Маевский кивком головы приветствовал его, но он отвернулся. Матрос, сопровождавший Маевского, сказал: — Коммунист! — и захлопнул дверь.

— Нечего сказать, дожили до веселых дней, даже они — коммунисты Финляндии отвернулись от нас!

Снова в камере. На матраце лежали куски черных галет. Их принесли в его отсутствие. Машинально схватив галету, он начал жевать. Засохший черный хлеб не поддавался зубам. Чтобы жить, надо есть. А чтобы есть галеты, их надо размочить. И он положил их на пол в то место, куда капала вода с потолка, с надеждою, что она размягчит их. Одна за другой падали капли на галеты и, разбившись на мелкие части, разлетались по сторонам. Порою ему казалось, что в противоположном углу вода капает сильнее, и он перетаскивал их туда. То и дело он пробовал их, не размякли ли они, и снова клал на прежнее место.

И вспомнилось Маевскому прошлая финская война. В холодный декабрьский день они высаживались на остров, где он принимал первое боевое крещение. Вечером в доме сушили белье и делились впечатлениями о первом бое. В дом вошел краснофлотец Коржов — друг Маевского — и прервал их разговор: «Смотрите, — сказал он, — они еще думают с нами воевать!» — И бережно завернув в бумагу кусок черной, как земля, финской галеты, положил в противогазную сумку. — Повезу в Кронштадт, покажу братве, чем кормят финских солдат!»

Перед глазами Маевского выросла гора финских галет, к которой подходят краснофлотцы и смотрят, как на диковину; иные, разломив галеты, пробуют, сплевывая, ругаются и берут на память показать товарищам.

Воспоминание нарушил скрип ржавого ключа в двери, и на пороге показался высокий худощавый матрос с белокурыми вьющимися волосами. Он посмотрел на Маевского задумчивыми светло-голубыми глазами и, переведя взор на потолок, где свисали сотни капель воды, поминутно падавших вниз, произнес: — Следуйте за мной!

Маевский удивился чистой русской речи и, не сдержав любопытства, спросил: — Откуда вы знаете русский язык?

— Так, — ответил он неохотно, — учился в школе немножко.