Люди Дивия

- Допустим, так, - сказала она сухо. - Но возьми другую сторону дела: родители убили бы меня, узнав, что я жду ребенка, по крайней мере били бы до тех пор, пока я не назвала бы имя моего парня. А назвать - значит все, иди с ним под венец. И здесь третья сторона: я смотреть на него не могла после случившегося на острове. Не описать, какое у меня появилось отвращение к нему, словно я - это уже не я, а что-то и родившееся с тем, чтобы его презирать, ненавидеть и отталкивать. Я подумала: если я убью его, это вовсе не отменит мою беременность, выходит, надо избавиться от плода. Это очень важный момент, и я к нему еще вернусь, а пока скажу, что парень тоже очень изменился после нашей, условно говоря, брачной ночи. Совершенно другой человек. По-настоящему, без дураков. Ни тебе мотоцикла, ни дурных компаний, ни длинных волос, ни дурацких бляшек на одежде, ни развеселых девиц. Его родители заходились от счастья, видя в нем такую перемену, и восклицали, кричали на всех углах и перекрестках: воистину он теперь плоть от плоти нашей! А он приходил ко мне, прилизанный, аккуратный, серьезный, садился напротив меня, ставил рядом с собой портфель, в котором начал таскать всюду разные умные книжки - не мог с ними и на минуту расстаться! - и говорил: ты и представить себе не в силах, как я рад, что у нас будет сын, он продолжит мое дело и мой род Молокановых, мы назовем его Никитой.

- А! Но ведь это я Никита Молоканов!

- Вот как? - равнодушно откликнулась Дарья.

Я обдумывал услышанное. Дарья, сообразив, что мой слух утратил необходимую для восприятия ее рассказа остроту, пережидала. Я сказал:

- Думаю, тут если и есть предмет для обсуждения, то, как ни верти, придется признать обычное совпадение. Не считать же мне тебя своей будущей матерью?

- Да, это было бы неразумно.

- Скажут, пожалуй, что мне стоит увидеть в этом некий символ, дескать, второе рождение. Но посуди сама. Не было бы это чрезмерным натурализмом? Разумеется, твой парень не виноват, что так грубо меня подцепил, он сделал это без злого умысла. И тем более нет в этом твоей вины. Но я, извини, не могу без смеха смотреть на вашу выделку. Шито белыми нитками... - Я решил, что убедил ее и себя, повеселел и уже шутливо добавил: - А если все-таки символ, символ веры, хотя бы и низшего порядка, то вообрази, сколько же мне придется утруждать себя перебиранием всего своего прошлого... ну, чтобы потом как-то сопоставить с тем, что получится у тебя, дорогая будущая мамаша!

- Молчи! Ничего у меня не получится, - возразила она строго. - Я же сказала тебе, что хочу избавиться от плода, и я сделаю это.

Я рассмеялся и всплеснул руками:

- Здесь, в лесу?

- Говорила я тебе и то, что мое решение - очень важный момент. Между прочим, я, видя в моем парне поразительную перемену, даже боялась объявить ему, что никогда и ни за что не стану матерью его ребенка. Я все хранила в себе. Но когда я окончательно утвердилась в своем решении, какая-то сила вдруг подтолкнула меня к зеркалу. А оно оказалось накрыто черным бархатом. Вот когда я не на шутку испугалась! Я бросилась к матери: кто умер? Она вытаращила на меня глаза. Никто не умер. Вся трясясь, я насилу доковыляла к себе, заперла дверь на задвижку и, подойдя снова к зеркалу, стащила с него покрывало. А в зеркале стояла - ну да, стояла, не я же отражалась в нем, значит, она там стояла и была сама по себе, была живой, - безобразная старуха, даже не с лицом, а с выточенной на манер лица костью, на которой лишь кое-где виднелись клочки кожи. Хотя ее прикрывала какая-то одежда, что-то вроде широкого серого плаща, я отчетливо видела, какие у нее кривые костлявые ноги и как висят мешками ее живот и груди. Ее уныло висящий чуть не до пола живот особенно меня поразил, и еще глаза - вся ее жизнь сосредоточилась в глазах, они блестели, смотрели на меня и улыбались, она торжествующе улыбалась, зловеще усмехалась мне. Я видела и то, что ничего плохого она не может да и не собирается сделать со мной, она ограничена зеркалом и не способны выйти за его пределы. Но ей это и не нужно. Она, конечно, и впрямь находилась в зеркале, но в то же время это был только отпечаток того существа, которое в действительности находилось где-то очень далеко и, может быть, даже ничего не знало обо мне, а может быть, и вовсе не существовало, не имело надобности существовать, поскольку оказывалось достаточно и этого отпечатка. И это было послание, новое предупреждение, только уже настоящее, по-настоящему страшное, и оно говорило, что я стану этой чудовищной старухой, если убью в себе зародыш ребенка.

Дарья закрыла лицо руками и громко всхлипнула, это было даже похоже на крик, на возглас ужаса и тоски.

- А тебе сказали, чем ты будешь заниматься, если превратишься в такую старуху? - спросил я, придавая голосу сочувственные и утешительные нотки.

- Никто ничего не говорил, но интуитивно я поняла, что ничем хорошим.