Люди Джафара

В общем, пошли к начальнику политотдела училища подполковнику Баркашову: если командир — это «отец солдата», то политработник, как водится, «мать»; а нам почему-то так захотелось броситься на грудь к самой большой своей «маме», что хоть плачь!..

Приходим в политотдел. Стучимся. Углубляемся строевым. НачПО — седой дородный красавец — даже не смотрит в нашу сторону, на породистой морде — скука. Немедленно и неудержимо выплёскиваем всё. Со слезой. Выслушивает молча (или просто не слышит? а-а, слышит-слышит! вон веко дрогнуло, на щеке проступило красное пятно, губы шевельнулись). Холодно бросает: «Хорошо, идите…»

Возвращаемся в батарею в полном недоумении, всё больше склоняясь к жесточайшему пессимизму. На тумбочке дневального звонит телефон. «Кондырева и Ведищева на плацу ожидает комдив!» О Боже, а Джафара-то откуда шайтан принёс так скоропостижно?! Ну всё — сушите вёсла, господа юнкера. Как минимум — семь суток ареста, а если генерал в данный момент отсутствует в училище, то от его имени и все десять. Обречённо идём сдаваться.

Ан нет. Джафар совершенно хладнокровно вручает нам отпускные билеты. Езжайте, дескать, товарищи курсанты. Правда, положенных денег не выдал.

«На часах — 20.10, — доводит информацию. — Финчасть уже закрыта. Завтра с утра можете получить отпускные.»

Какое там «завтра с утра»! Домой! Немедленно! Но только как же без денег ехать?

«Товариш майор, не могли бы вы нам одолжить денег на проезд?» — несмело интересуется Ведищев.

«А то ведь нам больше и обратиться не к кому,» — с надежной добавляю я. И думаю: «Не к Резуну же!»

На лице Джафара появляется задумчивое выражение. «Ну, товарищи курсанты, это ведь уже неслужебный, личный вопрос. А по личным вопросам я сегодня принимаю с 20.30 до 21.00 в дивизионной концелярии. Вопросы есть?»

«Никак нет. Разрешите идти?»

«Идите.»

Вот припарок! Как он любит тянуть резину, Боже Ты мой!

Ну, конечно, подошли к половине девятого в канцелярию. Ещё, как водится, потоптал Муму с часок наш доблестный комдив — на перешивку шеврона, чистку обуви, входы и выходы, то да сё. Короче, отпустил нас, когда до отправления моего поезда оставалось всего минут пятнадцать.

Никогда не забуду, как я летел на вокзал, упрашивал таксиста, умолял кассиршу, ругался с проводницей… Виталику Ведищеву было проще — его поезд уходил на час позже.

А когда мы вернулись из отпуска, оказалось, что и комбат, и старлей Резун имеют к нам серьёзные претензии.

Но это уже совсем другая история. А мораль этой такова: я впервые серьёзно заподозрил, что попал не по адресу, впервые ощутил запах срани…

Джафар не был боевым офицером. Поэтому то, что он, будучи майором, занимал полковничью должность, заставляло думать, что ему удалось глубоко прогнуться в нужном месте в нужное время. И он, кстати, вполне «be able» (по-английски что-то вроде «быть в состоянии» — кажется, единственное словосочетание, которое наша англичанка знала помимо заученного напамять хрестоматийного «допроса военнопленного»): потому что Джафар — это был олицетворённый Устав.

Он был всегда — согласно Уставу — выбрит, затянут и упорядочен, он никогда — согласно Уставу — не позволял себе ни малейших послаблений и не давал этих послаблений — согласно Уставу же — никому из своих подчинённых.

Он ужасно доставал дивизион постоянными кроссами, но и сам бегал вместе со всеми. До потери пульса гонял курсантов на занятиях по строевой подготовке, но и сам — дневальные часто видели — часов в пять утра приходил на плац, где зеркала, и шагал строевым, и отрабатывал отдание чести, и тянул ножку, отставлял локоток, поправлял руку, рапортовал.

Он требовал соблюдения мельчайших положений Устава относительно формы одежды, но и сам всегда до сантиметра, до градуса соблюдал эти положения, и если положено иметь за подкладкой головного убора зелёную, белую и чёрную нитки, намотанные на иголки, причём непременно с левой стороны, то уж будьте уверены, что за подкладкой джафаровой фуражки всегда было именно три нитки — зелёная, белая и чёрная — и именно слева, левее не бывает. Он был фанатом.

Джафар часто говорил, полосуя наш слух своим жутким шепетовским акцентом: «Военный человек — это такой человек, которого у декабре закопав у снег, у хвеврале выкопав, дав у руки автомат, и побежав выполнять боевую задачу!» В этой фразе был весь Джафар — неумолимый механизм военной муштры, давным-давно растерявший остатки человеческого. Он, наверное, и сам не знал, зачем эта муштра вообще нужна. Слово «зачем» вообще не входило в его лексикон. Что значит, «зачем»? ПОЛОЖЕНО — и весь сказ.

Точно таким же он был и в семье, и в быту. Даже командиры взводов в большинстве своём жили на квартирах в городе. Джафар, хоть и был целым командиром дивизиона, настоял на том, чтобы проживать с семьёй в офицерском общежитии на территории училища. «Шоб быть поближе к службе,» — как он это объяснял. И семья Джафара была вторым его дивизионом. «Витечка, можно сходить за молоком в магазин?» — с трепетом спрашивала Джафара жена. «Двадцать минут, бегом марш!» — командовал он.