Люди Германии. Антология писем XVIII–XIX веков

Гейдельберг, 25 декабря 1817

Сегодняшний и вчерашний день перенёс меня в годы детства, и я никак не могу вернуться обратно. Я помню, с каким благоговением я помышлял о Христе-младенце, которого я представлял себе маленьким фиолетовым ангелом с красно-золотыми крыльями, имя же его произносить я не осмеливался и мог вымолвить его разве что в присутствии моей бабушки, которую я почитал ещё больше. За несколько дней до сочельника я был молчаливо погружён в себя и никогда не проявлял нетерпения. Однако с приближением заветного часа нетерпение возрастало, почти разрывая сердце. О, сколько веков проходило в ожидании, когда же наконец прозвучит колокол! – Позднее мои рождественские радости обрели иной облик, с того времени, как Штольберг поселился в Ойтине[75]. Я любил Штольберга совершенно невыразимо, пребывание в его обществе я предпочитал всем детским играм, и это при том, что играть я любил, а его рукопожатие пронизывало меня дрожью. Этот человек очень рано начал преподавать мне английский язык, и когда мне исполнился четырнадцатый год, он наказал мне читать Шекспира, начав с «Бури». Дело было недель за шесть до Рождества, а во второй рождественский день я дошёл до Маски с Церерой и Юноной[76]. Я был в то время очень болезненным. Мать моя попросила Штольберга, чтобы он иногда брал меня на прогулки в экипаже. Так и случилось в тот день. Я как раз собирался прочесть эту сцену, как подъехал Штольберг и любезно позвал меня: «Иди сюда, дорогой Генрих!» Я словно ошалелый выскочил из дома и влетел в экипаж. Сердце моё готово было выпрыгнуть из груди. Боже, я без умолку болтал о Шекспире, а бедный Штольберг благосклонно всё это терпел и был только рад, что Шекспир зажёг во мне огонь. Когда экипаж возвращался назад, я беспокоился единственно о том, что мы подъедем к нашим дверям до полудня, до обеденного времени. Но – слава Богу! – когда мы были ещё у моста Фриссау, пробило половину первого. И теперь я мог пообедать у Штольберга. Я сидел рядом ним и даже сейчас помню, какие были на столе блюда. Как же сладок был мне Шекспир, когда я возвращался к нему в сумерках! С тех пор «Буря» Шекспира, Рождество и Штольберг слились в моей фантазии, срослись воедино. С приближением праздника я ощущаю неодолимое внутреннее побуждение читать «Бурю», хоть и знаю её наизусть и мне ведома каждая травинка и былинка на волшебном острове. И сегодня, дорогой Жан Поль, ближе к вечеру это вновь произойдёт. Если же мой смертный час придётся на Рождество, он застанет меня за чтением «Бури».