Люди государевы

Под кнутом Верещагин зло досадовал, что не вышло по его задумке. Насчет бумаг стоял на своем, твердя, что говорил про них шутя, и никаких бумаг у него не было. На первой виске ему дали двадцать пять ударов, а через неделю на второй виске он потерял память после двадцати восьми ударов, да оба раза к брюху его прикладывали раскаленные щипцы.

Верещагин понял, что третьей виски ему не вынести. Пролежав пластом три дня, он тихим голосом сказал караульному, что умирает, и попросил попа для исповеди.

По приказу Ромодановского колодника исповедывал поп церкви Обновления Преображенского дворца.

Выйдя от Верещагина, он сказал, что арестант плох и, по всему, скоро отойдет. Ромодановский еще надеялся узнать от него о царственных важных бумагах, и Верещагина перевели в дом солдатки Аксиньи, приставив караул.

Верещагин лежал в закуте у печи на широкой лавке. После второго допроса он, и правда, был плох. Но через сутки почувствовал, что силы возвращаются, и понял, что отлежится скоро, несмотря на боль в плечах. Решение притвориться умирающим пришло, когда он понял, что в этот раз ему не выкрутиться.

Главное, было добиться послабления. И он добился его.

И хотя рядом стоял неотлучно солдат, он был уже не в холодном срубе тюрьмы, но в жилом доме.

Целыми днями он непрерывно стонал и прерывисто дышал, чтобы не вызвать подозрения.

К ночи зажгли свечу. Караульный солдат Артемонов, краснощекий малый с глуповатыми на выкате глазами, поставил ее в деревянный подсвечник на стул ближе к арестанту, чтобы лучше его видеть.

Сменщик его, солдат Елистратов, ушел в чистую половину избы спать.

— Солдат… — позвал Верещагин, приподнявшись на локте.

— Ну, че те, — не сразу отозвался караульный.

— Ты откуль будешь?

— Те не все одно, откуль я, издохнешь через день-другой…

— На то божья воля, — прохрипел Верещагин.

— А семья-то у тебя есть?

— Холостой я… Семью-то содержать надобно!.. На жалованье много не разбежишься…

— У меня же и семья… И денег вдоволь, а я тут лежу…

— Не надобно было супротив государя идти, воровством заниматься! — назидательно проговорил Артемонов.

— Да я государю наивернейший человек! Воровством и оговором изменников истинных страдаю!..

— Князь Иван Федорович разберет… — сказал солдат и замолчал.

Полежав немного с закрытыми глазами, Верещагин опять заговорил:

— Слышь, солдат, бросил бы ты свою службу да шел к нам в Сибирь, дак и разбогател бы… Веришь, в лесах наших соболя видимо-невидимо… А повдоль речек самородки золотые лежат…

— Э-э, — протянул Артемонов озадаченно, — за бегство по головке не погладят… А че, верно ли ты баешь про золото?.. — придвинул он стул ближе к Верещагину.

— Истинный Христос… У меня дома два самородка схоронены по кулаку, о них даже баба моя не знает…

— По кулаку! А коли поискать, то и больше найти можно, есть такие места…

— Разе такие места один сыщешь!

— А ты меня возьми… Я те покажу… — прошептал Верещагин.

— Ишь ты, куда привел! — изумился Артемонов. — Из-за тебя на виску идти?..

— Коли с умом, так никто на тебя и не подумает. Слушай, солдат, верно говорю! Все золото тебе отдам, век за тебя молиться буду, коли поможешь… Я в Сибири не прост человек был… Всякого добра полна сума! Слушай, напарник твой вчера заснул, чаю, и ныне спать будет… Ты бы мне железа помог скинуть, схоронил где ни то, а после сам-друг в Сибирь-матушку двинули б… Сибирь велика, кто тебя там найдет… Заведешь торговое дело на золото-то, к нам на Тару и киргизы, и бухаретины, и китайцы наезжают… Товар — какой хошь!.. Богатеем станешь!

Артемонов закряхтел, в глазах появился лихорадочный блеск.

— Думай, солдат, думай! Ежели меня опять на дыбу вздернут, конец мне, и золото пропадет…

— Не обманешь?

— Христом богом клянусь! Решайся… Мне бы только с недельку переждать, поправиться, и айда-пошли…

Артемонов, опершись на эфес палаша обеими руками, задумался. Потом встал и заходил взад-вперед по избе.

— Ладно! Сведу тебя к двоюродному братану покуда, он тут недалече живет… Но гляди, как обманешь, душу выну!..

Артемонов принес из сеней колун и, с полчаса повозившись, снял с ног Верещагина цепи.

— Пусть лежат покуда в ногах, пойду Елистратова будить, гляди в оба…

Глава 52

В Иностранной коллегии государь Петр Великий слушал дело старца Сергия.

— Гаврила Иваныч, вице-губернатор с отчетом когда будет, по делам Тарского бунта?

— Из Тобольска писали, до распутицы прибудет, Петр Алексеевич, — ответил Петру граф Головкин. — Что с книгами теми делать, кои вицегубернатор Петрово-Соловово у Сергия в пустыне забрал?

— Много ли тех книг?

— Тридцать пять старой печати Киевской да Могилевской, да около восьми десятков рукописных, толкования всякие, к примеру, об антихристе, и превращении веры при Никоне, о последнем времени и антихристе на четырех столбцах и подобное тому.

— Одну-две отправь в Синод для хранения и для знания, или, наипаче, когда случится быть с такими противниками в разговорах, дабы обличить их безумные богохуления. Остальные все сжечь! Сжечь! — рубанул Петр рукой.

— Старца Сергия из Преображенского приказа Ромодановский прислал ли? — спросил он кабинет-секретаря Макарова.