Люди государевы

Тут Верещагин ухмыльнулся: уж он-то знал, что за обнажение шпаги с целью уязвления во время божьей службы по государеву указу полагается аркебузирование, если даже и вреда нанесено не будет.

Пять листов уж было исписано, а не все еще сказано, и судья снова принялся строчить. «Да он же, полковник Батасов, умысля с вором Шильниковым заодно да с сержантом Данилой Львовым, с писарем Паклиным и с иными хотят меня разорить вконец… Научили оне на меня написать доношение, составили воровским задним числом Дмитрию Сабурову, чтобы ему, Батасову, каким случаем с Тары и пронырством от розыску уехать, а меня б отослать в отсылку к Москве, чтобы мое производительство уничтожить и ввести б меня в напасть бесконечную. Да еще я предлагаю, о котором пущем самом противнике Петре Байгачеве прислано из Тобольска в Тару два указа, ведено его искать. И с великой задачей послан был из розыскной канцелярии сержант Данила Львов и привез его, Байгачева, мертва резанова. А каким он ради случаем изрезан, того я не знаю. Знаю, что он, Данила, нерадением своим учинил его императорского величества для хлебничества своего оного Байгачева не берег, и чтоб повелено было указом его императорского величества против сего моего доношения вышеупомянутых обо всем допросить и учинить по указу его величества. А сего моего доношения послать копию в Сенат или куда надлежит. О сем доносит Тарский городской судебный комиссар Ларион Верещагин».

Глава 49

На виске боль ударяет от плеч в спину по бокам, затем стягивает грудь обручем и не дает дышать. Тело будто раздваивается болью, и душа, лишенная оболочки, начинает метаться между двумя половинами плоти и, не найдя в них жизни, покидает грешное тело. Но опытный заплечных дел мастер не позволяет этому случиться ранее, чем надобно. У Яковлева толстый загривок по-звериному ощетинился от злобы-радости, когда он увидел отца Сергия, и сейчас перед губернатором он лез из кожи и удары наносил даже как-то любовно, чувствуя сладострастно волны боли, которые вызывал каждый удар его кнута.

Жаль, что строго приказано не забить столь важного преступника.

Отец Сергий то и дело впадал в беспамятство, и Яковлев внимательно следил за ним, чтобы не задубел, тогда все битье будет впустую. Вот старец опять ткнулся подбородком в грудь, Яковлев дал знак помощникам, и они опустили отца Сергия на земляной пол. Яковлев плеснул ковш воды в лицо старцу.

Губернатор Черкасский, митрополит Антоний и полковник Сухарев, бывшие в пытошной избе, ждали, когда старец очнется.

Память вернулась к отцу Сергию, он открыл глаза и первое, что увидел, была ползущая возле его босых ног змея. Черная кожа ее жирно лоснилась, отец Сергий хотел отодвинуть от нее ноги, к подушечкам пальцев которых Яковлев прикладывал раскаленный докрасна железный прут, но не смог.

Пошевелившись, он застонал и, увидев на конце узелок, понял, что это кнут, пропитанный его потом и кровью.

— Кто писал отпорное письмо и к присяге идти не советовал? — спросил полковник Сухарев.

— Письмо писал я… своею рукою… я же идти к присяге не советовал… понеже царь безымянный — не истинный, но антихрист есть… — твердо ответил Сергий, не подымая головы.

— В пустыне своей хотел ли с людьми жечься?

— Пошто дерзнул души людские, богом дарованные, огню предать, — сдвинув густые черные брови, сердито воскликнул митрополит Антоний. — Ужель мнишь себя богу равным?

— Человеку ли быть богу равным… Я людям благо несу… Чем антихристу душу продать, лучше пред богом душой очищенной предстать… — тихо сказал отец Сергий и, подняв голову, закричал: — Вам же, собакам, души свои не спасти!.. Антихристу продались! Царь ваш антихрист и вы слуги антихристовы… Все начальные люди ваши злы и алчны, о душе не помышляют, токмо брюхо набивают… Злато копят без меры… взятки емлют… любострастны и мерзки… И нет предела мерзости той!.. Но ветошками станут ваши кафтаны парчовые, источит червь плоть вашу, и где будет злато ваше? И не будет приюта душе вашей в царстве божием!..

Князь Черкасский сделал знак рукой, помощник Яковлева потянул веревку, и отец Сергий опять, в который раз, повис на стянутых за спиной руках.

Защемленной у головы змеей заметался в воздухе кнут, падая на почти бесчувственное тело.

Отец Сергий очнулся в срубе тюрьмы, куда его приволокли, бесчувственного, и лежал в полузабытьи до самой темноты без движения, по опыту зная, чем больше пролежишь, тем меньше будет боли, когда начнешь ходить. Ему показалось, что он лежит в том же срубе, откуда бежал четыре года назад. Тогда, правда, он был закован только в ножные железа. Он пошевелился и невольно застонал. Солдат-охранник, сидевший на чурбаке возле костерка, разведенного прямо на земляном полу, поглядел на него и сказал:

— Очухался, вор!..

Отец Сергий не ответил, отвернулся к стене. Левой рукой осторожно разгреб солому под собой и нащупал мерзлую землю. Откинулся в бессилье на спину.