Люди государевы

Семён-Летопроводец день радостный, веселый, но и хлопотливый, особливо для баб. И праздничный стол накрыть надо успеть и кроены заправить, и новый огонь поддержать. Однако и у мужиков дел хватало. Еще с вечера отец Фёдора Пущина, Иван, погасил в печи старый огонь и, зажав между ладонями заостренную сухую палочку, вставил ее в дырку березовой плашки, обложил трутом и стал добывать новый огонь. Палочка то и дело выскальзывала из заскорузлых его пальцев, он кряхтел: «Старость — не радость!», но до полуночи новый огонь добыл-таки. И с утра разожженная сим огнем печь радостно гудела, набирала в свое большое глиняное тело жар, чтобы затем принять на горячий под праздничную стряпню.

Впрочем, главная стряпня, посиделки да празднество до петухов в доме Федора Пущина уже миновали. Хоть и немного было гостей, лишь близкая родня: брат Григорий с женой да зять Иван Павлов, а добро встретили Новолетие! Еще до того, как в полночь ударила на стене пушка, не раз поднимали чарки за прошедшее лето. А после полуночи каждый пил, сколь душа принимает, за Новое лето, желая друг другу здоровья и богатства!

Хоть и немало было выпито, а расходились по домам на твердых ногах. С хорошего стола в грязь не упасть!.. Зять Иван, обнимая Пущина, напомнил в который раз:

— Федор Иваныч, ты на коня внука-то сажать приходи! Без тебя не начнем.

— Приду, приду! Сделаем из внука казака!

Подремав часа три, Федор с женой засобирались на заутреню. Он надел кафтан камчатый лазоревый, поверх азям английского сукна «гвоздышного цвета», шапку с багрецовым вершком с золотой нашивкой да собольим исподом, сапоги сафьяновые. Опоясался кушаком с ножом в серебряных ножнах. Жена нарядилась в телогрею зеленую с золотыми да серебряными нашивками, на голове волосник с серебром пряденым, на ногах желтые женские сапожки…

У Троицкой соборной церкви было многолюдно. Черный поп Киприан готовился служить молебен согласно «Потребника мирского», в коем еще семь лет тому назад патриарх Филарет определил чин препровождения лету именуемому також «начало индикта, еже есть новое лето».

У вынесенного аналоя стояли лучшие люди Томского города: воеводы Щербатый с Бунаковым до дьяком Патрикеевым, сыны боярские и подьячие. Празднично разодетые казаки грудились перед аналоем. Федор Пущин невольно отметил, как ближе к Щербатому жмутся его прихлебатели да приятели: Петр Сабанский, Васька Былин, Васька Старков, братья Копыловы, Лучка Тупальский да Ванька Петров!.. Сам он, перекрестившись на деревянный храм, поздоровался со всеми и встал со стороны Бунакова и Патрикеева. После именин у дьяка он со Щербатым, кроме как по делам службы, не общался. И с каждым днем чувствовал, как обида на воеводу не проходит, а напротив, растет… Да кто он такой! Приперся с Руси на все готовенькое, а он, Федор, ранен не единожды, иноверцев усмиряя, как и многие другие лучшие люди. А ныне все ему уступить!..

Между тем Киприан совершал молебствие с водоосвящением и, встав напротив воевод, возгласил:

— В нынешний и настоящий день праздника начало индикту, сиречь нового лета, соборне молим всемилостивейшего, и всещедрого, и человеколюбивого, в Троице славимого Бога и Пречистую Его Матерь, и всех святых Божиих церквей о государеве многолетнем здравии, Богом венчанного, и благочестивого и христолюбивого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси, и о боярах, и о христолюбивом воинстве, дабы в Троице славимый Господь Бог наш даровал великому государю, царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси многая лета!

— Многая ле-ета! — раскатистым эхом отозвалась площадь.

— …Дабы даровал Господь Бог нашему государю великому и христолюбивому воинству свыше победу и крепость, и храбрость, и одоление на все видимые и невидимые враги и возвысил бы его царскую десницу над бессерменством, и над латинством, и над всеми иноплеменными языки, иже бранем хотящая, даровал бы победу и крепость воеводам сибирским, томскому воинству и воеводе князю Иосипу Ивановичу…

При этих словах Щербатый важно вскинул голову, оглядывая толпу, а Федор Пущин неприязненно подумал о Киприане: «Не по чину чествует воеводу, с государем равняет…»

Однако завершил молебствие Киприан возгласом:

— Да здравствует великий государь в нынешний год и в предбудущие многие лета и вовеки!

После крестоцелования и водоосвящения из храма вынесли икону Симеона Столпника и двинулись крестным ходом с Воскресенской горы к мосту через Ушайку и затем по прибрежной улице к Благовещенской церкви, далее миновали Уржатку и повернули обратно к Воскресенской горе.

После крестного хода многие разошлись по домам, но немало казаков и посадских от Троицкого собора направились тут же к съезжей избе. Федор Пущин велел жене идти к зятю, а сам пошел к съезжей.