Люди греха и удерживающие

Каждый раз, приходя в мастерскую к какому-нибудь именитому мастеру, я находил те картины, которые мне запомнились 20–25 лет тому назад. Я покупал эти картины и таким образом составил небольшую коллекцию полотен латвийских художников. В основном это были натюрморты и пейзажи в нейтральном советском стиле. Приобретать картины с вариациями на тему «Праздник песен» или портреты латышских деятелей культуры я не хотел – они мне душу не грели. В «русском духе» мне удалось приобрести только картины художника Игоря Корти. Да и то на этих картинах были изображены не люди, не бытовые сцены, а парусники.

Наконец немного о литературных увлечениях студенческой молодежи тех лет. В годы университетской учебы я открыл для себя мир толстых журналов – «Юность», «Наш современник», «Новый мир». В них печатались произведения современных советских авторов. Именно в «толстых журналах» я впервые прочитал произведения Федора Абрамова, Виктора Астафьева, Василия Белова, Юрия Бондарева, Валентина Распутина, Владимира Солоухина, Владимира Чивилихина, Василия Шукшина. Эти произведения наложили «русский» отпечаток на мое мировосприятие.

С произведениями современных зарубежных авторов мы знакомились по «Иностранной литературе». Тут можно было найти последние произведения фантастов Станислава Лема, Роберта Шекли, Рэя Брэдбери, прочитать роман Кобо Абэ «Человек-ящик» и даже «Мертвую зону» Стивена Кинга. Мы с нетерпением ждали выпуска заранее анонсированных произведений Джеймса Олдриджа, Иштвана Сабо, Рейнера Рильке, Германа Канта, Питера Устинова, Джойс Оутс, Фридриха Дюрренматта, Франца Кафки. Вряд ли об этих авторах слышали даже выпускники современных филологических факультетов. А в наше время если ты не мог высказать собственное мнение о повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» или о романе Габриэля Маркеса «Сто лет одиночества», то тебя воспринимали как дубину стоеросовую и могли больше не пригласить в приличную компанию.

Студенческие отряды

Латвийский студенческий отряд в Гагарине. В центре – А. Т. Гагарина

Университетский комитет комсомола организовывал работу студенческих отрядов. В мое время эту деятельность в университете курировал Айвар Лембергс. Делал он это умело и, что называется, с огоньком. Именно эти качества позволили ему стать потом руководителем ударной комсомольской стройки на Вентспилсском припортовом заводе, занять пост мэра Вентспилса, а когда произошел «белый» переворот, превратиться в самого влиятельного олигарха Латвии. В комсомольском руководстве бездельники и пустые говоруны удержаться долго не могли.

Секретари комитета комсомола и парткома университета проводили действенную работу по интернациональному воспитанию студентов, и о каких-либо этнических конфликтах между русскими и латышами за три года учебы на дневном отделении я не слышал.

Секретарями комсомольского и партийного комитетов в университете всегда были латыши. Поэтому очень странно было слышать спустя почти три десятилетия рассуждения секретаря парткома университета Карла Даукшта о том, что латыши подвергались при советской власти притеснениям. Он очень злился на меня, когда я пару раз в публичных дискуссиях указал ему на явную фальшь в этих его «экспертных» оценках. А когда я вспомнил, что он защитил в университете диссертацию на степень кандидата исторических наук, которая называлась «Освещение опыта международного коммунистического движения в печати Коммунистической партии Латвии (1920–1940)», то совсем осерчал и стал называть меня в СМИ врагом латышского народа и независимой Латвии. Наверное, хотел так отмыться от своего интернационалистического коммунистического прошлого.

Тут отмечу, что в наш университет на специальность «философия» студентов набирали на дневное отделение только в группы с латышским языком обучения. В СССР специальность «философ» можно было получить в Московском университете, Ленинградском университете, Киевском университете, и преподавание в них шло только на русском языке. Такой порядок существовал потому, что компартия хотела контролировать подготовку людей с системным мышлением, поскольку потом их направляли работать преподавателями марксизма-ленинизма в вузы и техникумы или брали на службу в партийные органы. Почему в Латвийском университете готовили преподавателей философии на латышском языке в количестве двадцать пять-тридцать человек в год при потребности вузов республики в одном-двух преподавателях – непонятно. Теперь стало ясно, что это была «тихая диверсия» местных национал-коммунистов, которые дальновидно готовили идеологические кадры для будущей «белой» Латвии.