Люди грозных лет

«Вот Ваня обрадуется! — отойдя в сторону, думала она. — Как домой приду, сразу письмо ему большое-большое напишу. И Толика я напрасно отговаривала», — вспомнила она, как сегодня утром в последний раз решительно сказала старшему сыну, что его дело учиться и что она не согласна отпустить его на завод. Теперь, возбужденная и счастливая, она, как давно забытое, вновь переживала вдохновенную радость труда, и ей было стыдно за то, что она лишала этой радости своего сына. «Пусть работает, а учеба от него не уйдет, если душа не охладеет», — решила она и присоединилась к девушкам.

Экзамены длились до позднего вечера. Яковлев несколько раз уходил и приходил снова. Инспектор отказался от обеда, и все проверял и проверял девушек, одних долго, минут по сорок, по часу, других быстро, за десять-пятнадцать минут, даже не выезжая из гаража. И всем было ясно, что те, кто не выезжал из гаража, экзамена не выдержали и шоферских прав не получат. Первой из таких несчастных оказалась Соня Корниец. Едва отойдя от машины, она навзрыд заплакала и, несмотря на уговоры Веры, Селиваныча и подруг, до окончания экзаменов просидела в старой, разбитой кабине в дальнем конце гаража. Скоро к ней присоединилось еще трое, и эта горестная группа до слез растрогала Селиваныча. Он сердито ворчал, проклиная жестокость безжалостного инспектора, клялся расплатиться с ним самой страшной местью, грозился жаловаться на него, но, когда инспектор вернулся с последней державшей экзамен девушкой, подошел к нему и, дружески улыбаясь, совсем не своим, умоляющим голосом сказал:

— Товарищ Власьев, война же, машины стоят. Вы поверьте моему шоферскому слову: подтянем мы их, так подтянем, что первоклассными будут.

— Вы сначала подтяните, а мы проверим и права дадим, — невозмутимо ответил автоинспектор. — Ты сам-то, сам, что, сразу, что ль, на права сдал? Небось раза три принимался.

— Два раза провалился, на третий сдал, — уныло признался Селиваныч.

— А с них чего требуешь? Их имена и так нужно на самую большую Доску почета вывесить. Пусть все видят, как женщины наши к труду рвутся! А этих четверых присылай через недельку. Прямо в инспекцию присылай. Там и проверю.

* * *

Только под утро Анна Козырева закончила перешивать Толе старый комбинезон мужа и, сложив шитье, устало распрямилась. Перелицованный, залатанный и укороченный комбинезон был как новый, и Анна сразу же представила в нем своего старшего сына, не по возрасту солидного и представительного. Она улыбнулась этим мыслям и, прошептав: «Спать, спать», — легла на кровать. В тишине комнаты чуть слышно постукивал будильник, с легким присвистом дышали дети, изредка раздавалось неясное бормотание матери. Все это Анне было и знакомо и мило, и все же какое-то смутное беспокойство тревожило ее. Она легла поудобнее, закрыла глаза и, положив руку на вторую подушку, сразу же поняла, откуда взялось это беспокойство. Тут, на этой подушке, раньше всегда была голова мужа; теперь уже второй год подушка была пуста. И сразу Анне стало душно и жарко. Она полежала еще немного, потом поднялась, босыми ногами нащупала шлепанцы, на кухне выпила кружку холодной воды и опять легла в постель. Подложив ладонь под пылающую щеку, она закрыла глаза, но уснуть не могла. В памяти одно за другим всплывали слова только вчера полученного от Вани письма. Он радовался, что она закончила курсы и теперь работает шофером, одобрял он и решение Толи пойти на завод, как и всегда, беспокоился обо всех и просил не волноваться за него. Только в этом письме, не так как в других, он ничего не писал о войне. И по тому, что он не писал об этом, Анна чувствовала, что там, где служит Ваня, идут сейчас тяжелые бои, что ему трудно, но он, как всегда, даже не упоминает о трудностях. Эту черту мужа Анна знала очень хорошо и раньше гордилась ею. Теперь же ей хотелось знать всю правду, и она мысленно упрекала его за то, что он скрывал от нее самое главное. Война всегда казалась Анне чем-то страшным и неправдоподобным, где люди проливают кровь, увечатся, умирают. В это лето война представлялась особенно ужасной. Слухи и разговоры о наступлении немцев, об оставленных городах были все беспокойнее и тревожнее. Анна не знала точно, где находятся эти города, нигде, кроме Москвы, не была, сейчас же, ловя военные вести, с тоской и болью думала и о Воронеже, где, как говорили, все охвачено огнем, и о Ростове-на-Дону, куда подходили немцы, и о других неизвестных ей раньше городах и станциях, которые оставили наши войска. Временами ей казалось, что война со всех сторон надвинулась на Москву и что опять, как и в прошлом году, придется копать окопы, строить баррикады, по ночам уходить в убежище, а может, эвакуироваться куда-то на восток. Такие мысли овладели ею и в это утро. Она уже не пыталась уснуть, лежала с открытыми глазами и все время думала и думала об одном и том же.

— Ох, скорей бы уж на работу идти, — поднимаясь, прошептала она.

— Что, мамочка, уже пора? — не поняв ее слов, поспешно вскочил с дивана Толя.