Люди грозных лет

— Оставьте! — перебил его комкор. — Эти разговоры излишни, никому не нужны!

Федотов пытался доказывать, убеждать. Комкор не давал ему говорить, все сердитее и злее выкрикивая:

— Никакого отвода! Держать при любых условиях!

Опустошающее бессилие охватило Федотова после разговора с командиром корпуса. Опустив голову, сидел он с зажатой телефонной трубкой в руке, почти не веря тому, что случилось.

— Вот что, — подняв голову, резко проговорил Федотов, и Аленичев не узнал его: так побледнело, осунулось его лицо и с такой злостью в узких разрезах щурились светлые глаза. — Так вот что, — тоном безоговорочного приказа повторил Федотов, — создавайте из двух минометных рот минометную группу, подготовьте для нее несколько позиций и бейте, бейте, чтобы немцы и головы не высунули из траншеи напротив плацдарма.

— Товарищ генерал, — несмело перебил его Аленичев, — а где же мин взять? У нас лимит жесткий…

— К черту лимит! Люди дороже! Я в других полках все заберу и вам передам. — Он судорожно передохнул и спокойно продолжал: — И еще одно: оставьте за ручьем одну стрелковую роту. Остальные роты отведите в тыл. Станковые пулеметы поставьте на переднем крае главной полосы и так же, как минометами, давите немцев, не давайте им и носа высунуть из траншеи. Ясно?

— Ясно, товарищ генерал, — почти машинально повторил Аленичев, дивясь резкой перемене в лице и тоне генерала.

«А я напишу, напишу, — с трудом удерживаясь от желания сказать вслух, с ожесточением думал Федотов, — в штаб фронта напишу, в Москву напишу…»

Глава тридцать пятая

В середине сентября неожиданно выпали первые заморозки, и за одну ночь деревья, трава, картофельная ботва на бульварах и на каждом свободном клочке земли в Москве пожухли, потеряв прежний живительно-радостный зеленый цвет. И сразу на людей дохнула осень, напоминая о тяжелой, горестной осени прошлого года, когда наполовину опустевшая, затемненная и перегороженная баррикадами Москва щетинилась в небо стволами зениток, когда в темнеющую синеву предвечернего неба поднимались серебристые громадины аэростатов заграждения, когда одна за другой разносились тревожные, ошеломляющие вести о захвате немцами западных подмосковных городов. И в этом 1942 году так же оставались баррикады и окопы на улицах, площадях, так же на скверах, бульварах, в садах, парках стояли зенитки, так же по вечерам заслоняли московское небо аэростаты заграждения.

Оставшиеся люди в Москве были внешне суровы и молчаливы. Как удивительная редкость, раздавался звонкий, заразительный смех, даже самая большая радость выражалась скупой, тут же гаснущей улыбкой, на худых, пожелтевших лицах вновь закладывались преждевременные морщины, а в усталых глазах не исчезало отражение внутренней тревоги. Ошеломив людей сообщениями о выходе немцев к Волге в Сталинграде, на подступы к Грозному и к Главному Кавказскому хребту, о захвате Майкопа, Краснодара и Новороссийска, война словно остановилась. В сводках Совинформбюро, в газетных статьях сообщалось о тяжелых боях под Сталинградом и на Кавказе, и вместе с тем не было больше ни одного сообщения об оставлении нашими войсками новых городов и территорий. И уже от одного этого росла вера, что враг окончательно остановлен и скоро, как в прошлом году, советские войска сами перейдут в наступление и вновь погонят гитлеровцев на запад.

Однако война оставалась войной. Она властно напоминала о себе непрерывным потоком воинских эшелонов и санитарных поездов, новыми призывами в армию, тревогой и беспокойством за тех, кто был на фронте. Особенно ощутимо напоминала о себе война всем бытом и жизнью москвичей. Опустели многие квартиры и целые дома. Одни хозяева уехали, эвакуировались из Москвы, другие, не заходя домой, неделями, месяцами жили там, где работали: на заводах, фабриках, в депо, в мастерских, в вагонных парках и гаражах, в учреждениях и конторах. Большинство крупных зданий, где до войны были учебные заведения и научные организации, теперь занимали переполненные ранеными военные госпитали. У продовольственных магазинов, палаток, ларьков день и ночь толпились очереди. Управдомы сбивались с ног в поисках топлива и, не найдя ничего, хмуро предупреждали жителей, что отопление зимой работать не будет и каждый должен обогревать себя чем может. Опять, как и в прошлую зиму, застучали жестянщики, мастеря печки-времянки; опять зачернели в окнах самодельные железные трубы. Все, что пригодно было для топлива, копилось в коридорах, в квартирах, в подвалах и на чердаках.

Только самым страшным было не это. Все москвичи от мала до велика чувствовали, что подступает не только холодная, но и голодная зима. В результате летнего наступления немцы захватили самые хлебородные районы — области центральной черноземной полосы, донские, кубанские, азово-черноморские, прикаспийские земли, и это не могло не отразиться на снабжении хлебом всей страны и в особенности столицы. Продовольственный вопрос был самым сложным и самым тяжелым в эту суровую вторую военную зиму.