Нет. Вы ошибаетесь. Они существуют одновременно в мире выдуманных и в мире реальных явлений. Связующие нити между этими мирами разнообразны. Когда я только прибыл сюда, я не понимал определенных вещей. Например, я не понимал, почему такое значение придается одежде. Или почему мертвая корова становится говядиной, почему нельзя ходить по подстриженной определенным образом траве, почему для людей так важны домашние питомцы. Люди боятся природы, и их успокаивает, когда они могут доказать самим себе, что они ее хозяева. Поэтому существуют газоны, и поэтому волки эволюционировали в собак, а архитектура людей основана на неестественных формах. А природа, чистая природа, для них на самом деле только символ. Символ человеческой природы. Они взаимозаменяемы. Так вот…
Я говорю, что людей сразу не поймешь, потому что они сами себя не понимают. Они издавна прячутся в одежду. В переносном смысле тоже. Вот что я имею в виду. Такова цена человеческой цивилизации — чтобы создать ее, им пришлось закрыть двери к своему истинному «я». И теперь, насколько я понимаю, они заблудились. Поэтому они изобрели искусство: книги, музыку, фильмы, пьесы, картины, скульптуру, — чтобы навести мосты к самим себе, к своей изначальной сути. Но как бы близко к ней они ни подбирались, она для них все равно остается недоступной. Я к тому, что ночью чуть не убил мальчика. Гулливера. Он должен был упасть с лестницы во сне, но тут проявилась его истинная природа, и он напал на меня.
Свои ладони. Свои руки. Он продолжал спать, но его глаза были открыты. Он напал на меня — или на того, кем меня считает. На своего отца. То была чистая ярость.
Да, я знаю.
Не каждого. Есть, к примеру, математик по имени Григорий Перельман. Он отказывается от денег и премий. Он ухаживает за матерью. У нас искаженные представления о людях. Думаю, всем нам будет полезно, если я продолжу исследования.
Как раз нужны.
Они мне доверяют. Поэтому я могу увидеть их суть. Их истинный мир. Спрятанный за стенами, которые они построили вокруг себя. И, кстати о стенах, Гулливер уже ничего не знает. Я отменил его воспоминания о том, что рассказал ему отец в последний вечер. Пока я здесь, опасности нет.
Знаю. Не волнуйтесь. Вечность не потребуется.
Да.
Выше неба
— Это сонный психоз, — объясняла Изабель Гулливеру за завтраком. — Довольно обычная вещь, бывает у множества людей. У абсолютно нормальных, умственно здоровых людей. Помнишь того певца из
С утра Изабель еще не видела меня. И вот я вышел на кухню. Взглянув на меня, она замерла в изумлении.
— Эндрю! — проговорила она. — Вчера у тебя все лицо было в синяках и ссадинах. А теперь полностью зажило…
— Наверное, там на самом деле не было ничего серьезного. Ночью мы склонны преувеличивать.
— Да, но все равно…
Изабель посмотрела на сына, который смущенно ковырял кашу, и решила не продолжать.
— Может, не пойдешь сегодня в школу, Гулливер? — спросила она.
Я ожидал, что мальчик согласится, ведь, судя по всему, он предпочитал получать образование, разглядывая рельсы. Но Гулливер посмотрел на меня, задумался на мгновение и выдал:
— Нет. Нет. Все нормально. Я хорошо себя чувствую.